Сергей Четвертаков
Когда-то в 50-х годах американский
психолог Соломон Аш (Solomon Asch) поставил эксперимент. В группе из
семи человек истинный, подвергаемый эксперименту, был шестым. Все остальные
были подставными лицами.
Группе одновременно давалась
картинка, и каждый должен был ответить на простой вопрос о длине отрезков на
ней (больше, меньше) и т.п.
Множество экспериментов по сравнению
отрезков давали нормальные ответы – все
видели и отвечали одинаково. Все и истинный экспериментальный (или, скажем,
поднадзорный) субъект - участник успокоились и привыкли к продолжению скучного
эксперимента. Но в какой-то момент в новом опросе, случается что-то странное –
первый испытуемый впереди вас говорит не то. Второй повторяет его ошибку, и так
идет до вас, все участники, кроме вас и
перед вами, говорят не то, что видно невооруженным глазом - «кто ослеп, все
остальные – или поражен недугом я?». Напряжение человека под экспериментом
отражено на фотографии, и она обошла все учебники психологии и социологии.
В эксперименте Аша испытывались,
таким образом, десятки студентов. В Америке -
примерно треть испытуемых оказались конформистами.
Эксперименты были многократно
повторены, и варьировались. Если хотя бы один человек впереди говорил то, что
есть на самом деле, этот процент, вероятность согласия с коллективным сумасшествием,
резко падала, практически до нуля.
Этот эксперимент и есть объяснение к
историческому значению диссидентства в России и в других тоталитарных системах.
Когда сбалансированная система
объяснения всего МИРА и мировой истории построена на мифах, а мелкие текущие
отклонения и неточности постоянно корректируются монополизированными средствами
массовой информации, люди в массе привыкают воспринимать мир так, как им это
навязывает система.
Следует иметь ввиду,
что система мифологии или искаженного восприятия мира
(или его части, например, политической картины мира) не появляется откуда-то
внезапно, ее построение связано изначально с массовым принуждением со стороны
правящей элиты силой и уничтожением всех, кто думает как-то иначе. В обычном же
существовании присутствует и даже господствует многовариантное видения мира в
обществе, как это и есть в природе человека, когда частные взгляды
пересекаются, но обычно отличны частично или во многом.
Потому в России, в отличие от США,
процент согласных с тем, что говорят «главные люди» сначала по необходимости
должен составлять сто процентов, и всякий несогласный, исчезает ночью навсегда,
и знающие это люди просто привыкли в течение длительного времени (десятки лет)
не возражать. В китайском и в других мирах, например, в императорском Китае, как
пишет Карл Виттфогель (Wittfogel), автор книги 1957 г. «Азиатский
деспотизм», дело обстоит еще хуже. (Это книга об
азиатском способе производства и коммунистическом тоталитаризме – на русский
язык не переведена, но доступ после 91 года к книге есть). Речь не идет о том,
чтобы белое назвать белым, когда оно чище снега. Страх быть соучастником и
свидетелем выражения каких-то криминальных взглядов и… не донести немедленно,
не осудить немедленно, и оказаться под
угрозой обвинений в соучастии – вот, что заботит человека в тоталитарной
системе (на этапе ее подъема и расцвета). Так в китайской деревне, человека,
упавшего с сердечным приступом возле твоей двери, перетаскивают к двери соседа,
чтобы власти не решили, что ты виноват в его смерти.
Понять это с позиции Запада и
свободного воздуха Европы почти не возможно, и, дай Б-г,
чтобы и в России тоже хорошо об этом забыли. Виттфогеля
- немца – левого историка, который
бежал в 1930-е годы из Гитлеровской Германии, по крайней мере, не вполне поняли,
хотя в части своей общей теории, гидрообществ, он
несколько, действительно, ошибся, но это другая тема.
И потому, в период,
когда тоталитарная система начинает давать сбои (о причинах см. раздел),
«молчание ягнят» продолжается больше по инерции, а объем угрозы существенно
ослабевает, но не настолько, чтобы не влиять на жизнь – письменные материалы в
столе или резкая фраза при желании уже обленившейся власти, могут снова
ограничить свободу передвижения мало стеснительного человека границами системы
государственного управления исполнения наказаний.
И потому диссидентское движение – это
поведение людей, которые, не выходя, по большей части за рамки формального
закона, при текущих законах, «что дышло – куда повернул, туда и вышло»,
старались использовать все возможности писаного, но не исполняемого обычно
закона СССР, для восстановления прав многажды и тяжело обиженных и
репрессированных сограждан. Следует сказать, что наибольшее значение эта
деятельность приобретала, когда диссиденты вставали на защиту тех людей,
которые случайно и волею судьбы становились жертвами этого режима, а таких было
большинство.
Именно потому борьба шла в судах и
возле судов. Возле судов столкновения шли потому, что формально открытые суды
по политическим статьям или по уголовным статьям для людей фальшиво обвиненных
в уголовщине, были фактически закрыты для любого
желающего на них присутствовать. Формального запрета присутствия на заседание
суда, когда зал суда специально выбран малым и полностью забит «своими» от
власти людьми, не было. И даже малая толпа людей возле здания суда уже могла
быть неявной формой демонстрации, которую власть не всегда могла предотвратить
или запретить. В любом случае, за пикет возле зала суда с целью попасть на
заседание, власть никак не могла наказать по статье уголовного кодекса.
А все остальное ясно – сам факт наличия
людей, которые говорят не то, «что полагается говорить», «и им не страшно» - потрясал.
Это был переворот в мышлении людей, который шел медленно, может быть, по
проценту в год (кто их слышал или видел), но шел. И еще раз необходимо
напомнить, что все это было совершенно невозможно за двадцать лет до того –
всякий хоть что-то сказавший или даже возразивший Системе – был бы немедленно
изъят, и исчез в черной дыре ГУЛАГа.
Потому диссидентское движение – это
был огромный психологический прорыв, и большой риск тех людей, которые на него
шли в первый раз в своей жизни, постоянно проверяя шаг за шагом, как отступает,
а иногда и огрызается Система.
Конечно, это движение началось не на
пустом месте. В нем уже складывались начальные элементы распада Системы –
нежелание элиты жить в постоянном страхе. Отсюда и «разоблачение культа
личности Сталина», и борьба наследников Сталина, и резкие глупые выходки
первого секретаря с кукурузой и т.п., на селе. Все это не могло не вызывать у
большей части населения подозрений и прозрений в погрешимости
текущих «вождей», начало закупок хлеба в Америке, глупые выходки недалекого вождя
и т.п.
Если в психологии людей, в культуре, искусстве
и литературе диссидентское движение влияло глубоко позитивно, то в части
конструктивного направления развития СССР и России диссидентское движение не
может особенно похвалиться ничем – оно продолжает позицию русской
ортодоксальной интеллигенции XIX века. Это движение относится к
российскому государству сугубо отрицательно, не имея сил или не ощущая в себе
сил на позитивное изменение.
В этом оно почти смыкается с
анархизмом или с отчуждением от государства и ранним христианством в Риме,
когда каждый христианин считал большим грехом (и верно делал) служить в
государственном аппарате империи и, еще паче, в армии. И мне кажется это чем-то
близким к общеимперской закономерности. Возможно, и это гипотеза, масштаб позитивных
преобразований ИМПЕРИИ, а это много больше, чем таких государств как, например,
Франция или Нидерланды, Италия и т.п., ощущается
участниками настолько неподъемным, что и не подлежит обсуждению целым (и
единственным честным) социальным слоем - диссидентством. Слой-то этот –
интеллигенция – поименован, в те времена «прослойкой», как бы в шутку. А в ней
таится глубинный смысл зажатости этого «духа святого» «жандармской кирзой» к
народной пыли, которую сапог власти топчет. И, кстати сказать, вытаптывает то,
что считает пылью, очень не слабо – сейчас бы на
территории текущей России жило не менее трехсот миллионов, если бы не все
трагедии и войны (и 1941-45 гг.), вызванные большевиками.
Ну, а что касается успехов диссидентства,
то приписывать гибель Системы этому движению и этому духу совершенно неверно. Пожалуй,
многие претензии в обсуждении диссидентства на Западе обусловлены высоким
самозванством некоторых представителей правозащитного движения после победы над
коммунизмом… Здесь следовало бы повторить всю историю
распада СССР, начиная с прихода Горбачева, но это не реально. Проще, нагляднее
представить гниющее дерево, которое начинает от порыва ветра трещать и
наклоняться, и если кто-то чуть его подтолкнул, и дерево рухнуло, то кому мы
должны быть благодарны?
Кстати, еще тяжелее слушать детские
обвинения в том, что гибель СССР обусловлена происками западных врагов. Близки
по природе также и обвинения в том, что революцию в России организовал кайзер
Вильгельм. Гигантские движения и надежды, пусть ошибочные (или сознательная
неподвижность как протест) миллионов людей подменяются исторической активностью
горстки людей или результатом траты некоей суммы денег. Прежде всего, СССР и
США в холодную войну сражались на этом фронте на равных – и если исходить
формально, то и членам ВКП(б), ЦК КПСС и ГПУ, НКВД и
КГБ с ФСБ следовало бы подать в коллективную отставку и за проигранные
идеологические войны. О харакири можно было бы только мечтать, но не дождемся.
Но, главное, никакими деньгами не вывести на улицу (включая, кстати, и Украину).
Также никакими силами не загнать в окопы миллионы людей, а все фальшивые
движения типа «Наши» и различные «Гвардии» насчитывают даже за большие деньги
не более 50-100 тысяч, плюс автобусы. Так что и лозунги, и деньги – всего лишь красная
или оранжевая мелочь, в сравнении которой истинные потребности людей и решают
все, когда люди не хотят умирать или хотят получить землю. И верно сказано, что
даже большими деньгами всех людей нельзя обмануть надолго. Потому что любой
обман как простая растрата всегда противостоит нормальному труду и жизни, тому
порядку вещей, который производит ресурсы и сами финансовые средства. А именно
такой порядок и нужен людям.
В реальности, в материальном плане Система
еще долго могла существовать, паразитируя и продавая сырье. Можно искренне
обсуждать кризис и глупость власти (Госплан), который при наличии средств не
умел справиться с поставками моющих средств, или чая, или соли, или сахара. Можно
повинить бездарность премьера Рыжкова старшего,
который открыл запретный клапан перелива безнала в нал рядом постановлений
1987-88 гг. Этот заветный краник был наглухо закрыт квалифицированными
советскими экономистами с конца 20-х годов, знавшими и прошедшими школу первой
советской инфляции (типа Вознесенского, Струмилина).
Итак, инфляция, обесценившая все
накопления граждан и опустошившая прилавки советских магазинов в Москве и
Питере (в остальной России было пусто почти везде с 80-х годов, кроме м. б. Белоруссии и Прибалтики), это не диссидентские ходы.
Это развал государственный система натурального распределения в силу падения
квалификации, честности, аккуратности труда на высших уровнях управления. Можно
сказать, что это был ментальный кризис на уровне управления в Москве («гнать
вал», «долгострои» и т.д. и т.п.).
Моральных сил и московской элиты даже
признать реальное положение дел не было – тем более что-то исправлять в
системе.
Скорее всего, следует говорить о ментальной
деградации власти в этом материально достаточном хозяйственном комплексе,
отличающемся накопившимися противоречиями неверно распределенных и используемых
ресурсов. Короче, в рамках нашей теории, см. ссылку, глупость и
бездарность выступает вовсе не психологической случайностью, а закономерностью
социальной (и ментальной) деградации империи как типа иерархии труда,
монопольно господствующей в хозяйственной сфере.
Но сломала систему ее самая нижняя и
опасная часть – межнациональные отношения. Империя слаба, прежде всего, этим. И
Прибалтика – рвалась к свободе, и ее нельзя было остановить, не оставив
население без хлеба, покупавшегося на Западе (США, Канада, Австралия,
Аргентина). Движение «за нашу и вашу свободу» - это не диссидентское движение –
это движение всех балтийских обществ, находящихся на другом более высоком
уровне развития - кажется, этого и сейчас не понимают в России, устроив скандал
по поводу памятника в Таллинне. И, похоже, что рискнув вторично заткнуть себе за
пояс европейскую Прибалтику, СССР нажил себе, в конечном счете, больше
опасностей и «пятых колонн», чем предполагал (как ранее, Польшу и Финляндию).
Выход на приоритет республиканских
законов Прибалтийских республик над союзным законом делал де-факто страну
конфедерацией. Могу напомнить, что и я в августе 1987 г. г. выходил с этим
предложением на ЦК КПСС (15 республик в Союзе предлагалось принять в ООН,
включить в Варшавский пакт и СЭВ и даже удостоился приглашения на разговор и
благодарность за участие по теме в Смольный – резиденцию Ленинградского обкома
партии). И это был единственный шанс сохранить систему социализма на некоторое время. Моей целью было,
конечно, не спасение социализма, а постепенность бескровного движения к тому,
что закономерно случается в империях. Если кратко, то я с момента своего
личного открытия в 1982 г. («Формы предшествующие…»)
сторонник дружбы и свободного взаимодействия народов, и противник
насильственного пребывания их в великих империях.
Движение за свободу в Прибалтике
подняло демократическое движение в Москве и Питере, но масштабы движения в
Москве и Питере были несопоставимо меньше (и более поверхностны по пониманию,
неопределенны по целям, с пониманием «против чего», но без понимания «за что»).
Система распалась (от экономического
коллапса, информационного захвата и последующего освобождения в Прибалтике –
январь 1991 г. ) и от путча 19-21 августа, который
фактически был подавлен участием нескольких тысяч протестантов у Белого Дома и,
главное, безучастием, сотен миллионов жителей. О роли жителей Питера надо
говорить отдельно – это более фактор моральный, но важный.
Вот это безучастное и молчаливое
согласие и прощание со страной Советов и есть то скрипящее и наклоняющееся
дерево, которое тащат всего несколько тысяч человек. Не сравнить ли эту почти гарибальдийскую бригаду краснорубашечников,
объединившую Италию против, кстати, тоже не слишком путевой Австро-Венгрии, с
теми сотнями конкистадоров, которые опрокинули гигантские майянскую
и ацтекскую цивилизации с населением в миллионы человек. Так погибают
закостеневшие тоталитарные режимы!
И кто виноват?
Диссиденты, краснорубашечники,
конкистадоры, иностранные спецслужбы? Социолог – в отличие от историков англо-саксонского розлива – всегда
скажет, что социально ломается та структура, которая внутренне неустойчива и
грешит жесткостью. И не надо считать главным виновником мышку во всех смыслах,
и которая «бежала и хвостиком махнула – яичко то и упало и разбилось». Плохо-то
лежало яичко!
Так же не стоит считать мышку главным
агрономом на уборочных работах по репке и выражать ей благодарность или,
наоборот, взваливать на нее всю ответственность – ВСЕ НЕСУТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ! А
вот вопрос совести и ответственности – это наследие тоталитарных систем – пока что
намертво запечатано в душах окружающего нас общества. И верно, пока некто думает,
что все должно наладить государство, что он не причем, что он слаб, а «сверху
виднее», так и куда ж ему, куда нам. С такими, как я, ты, мы, вместо демократии
возникает цирк или «дерьмократия», а после - диктатура.
Только это уже МОЕ, ТВОЕ, НАШЕ решение, которое с нашим запасом совести мы
снова переложим на плохих вождей, народы или спецслужбы и свои и чужие.
Но это вовсе не уменьшает подвиг
людей, имеющих силу воли сказать в лицо королю, что он голый! Просто до
общества, в котором рефлексия и истина, настоящий дискурс
и обсуждение будет определяющим, нам в России еще очень и очень далеко –
десятки лет. Но если люди такой силы духа будут в России хотя бы в десятой или
пятой части общества, то ее народ стал бы не пылью и подножием государства, а
хозяином и государства, и своей жизни!
6 мая 2007 г.
