Оглавление раздела 6.7.3.
6.7.3.
ВОЕВАТЬ ДО ПОЛНОГО РАЗОРЕНИЯ
Второй
синтез франко-галльской ментальности
Тема
государства в ментальности франков
Государство
и выход на землю. Когда земли становятся ценностью
Борьба
за наследство, и камня на камне…
Отчуждение
франков от власти и феномен «ленивости»
Следствие
– голод и смерть, опустошение города, бегство в деревню
Салическая
правда – признаки высокой мобильности
Франки
в массе должны сесть на землю
Говоря о ментальности франков, «шаткости их понятий», Спасский указывает на два обстоятельства или причины. Первая причина или а) идентификация нового государственного организма с личным хозяйством – семейной или родовой собственностью.
А) Для германца, даже для потомка Хлодвига, пока еще не существовало государства в его настоящем значении; для них оно было частным, личным имением ого или другого лица, называемого королем, и как таковое оно должно было передаваться в качестве простого наследства в королевском роде по существующим обычаям. Когда умер Хлодвиг, для оставшихся после него четырех сыновей даже и не существовало вопроса о том, кому теперь достанется власть над землями, соединенными их отцом; такой вопрос, действительно и не был поднят. Сыновья Хлодвига просто поделили королевство между собой на основании старого обычного права, поделили полюбовно, точно так же, как поделили сокровища и одежду покойного. Галло-римское свободное население, города и области Галлии явились как бы придачей, естественным дополнением к королевскому имению. Что же касается франков, то об их дележе не могло быть и речи; по смерти Хлодвига они вновь получили возможность свободного выбора между королями, хотя большей частью предпочитали того, на землях которого находились их собственные поместья…[Спасский А. А., с. 135].
Спасский в понимании государства франками как «новой семьи» вполне прав – новое оформляется и приспосабливается сперва как хорошо известное старое.
Последующая история, мы не будем ее описывать, в обобщающем и историю, и мнение о ней всех историков, суждением Спасского «стала почти непрерывным рядом злодейств, междоусобий, мятежа и разврата», [Спасский А. А., с. 135]. (История Брунегильды и Фридегонды и борьбы сыновей Хлодвига наследуют примеры собственной борьбы их отца, Хлодвига, со своей не прямой родней, а эта, в свою очередь, преемственна культуре позднего Римского властного порядка разбирательств с претендентов-императоров и роли преторианцев. Выкалывание глаз или калечение самых близких родственников были у Меровингов или других варваров (да и в Риме) делом почти заурядным, убить отца и взять силой в жены его дочь, заставить пить ее из кубка, сделанного из черепа отца (лангобард Альбоин и Розамунда). Увенчивались такие нравы убийством своих родителей или, наоборот, собственных детей и внуков. Эффективное продолжение и закрепление подобных традиций реализовала политическая практика Византии до ее конца, что и говорит о подлинном происхождении и вечном инкубаторе этой ментальности. Не даром уже несколько и существенно очищенные от этих традиций (понятием чести, см. ниже) европейцы XII–XIII вв. заново знакомятся с Византией. И их поражает византийская ложь и вероломство.
Нас же здесь волнует не только фактически родовое или семейное отношение к социальной структуре государства – перенос родовых отношений на новую структуру, еще без представлений и понимания различий и несовместимости таких институтов. Второе, что здесь важно, это продолжение и учет права свободных франков уходить от короля, это также означает перенос более древних форм свободы перемещения охотников уходить из одной ватаги к другой или выбирать, к кому присоединяться. И это одновременно размах от изобилия земли и необходимости «искать в ней добычу» – добыча ценнее земли.
В восприятии А. А. Спасского вторым фактором, влияющим на процесс феодализации, является связь представления власти о своей власти через землю, ее объем.
Б) …быстрое развитие могущественной германской аристократии, постепенно захватывавшей в свои руки королевскую власть. По переходе на римские земли многие из германской дружины, приближенные к королю,… получили помимо земельных участков, достававшихся им по жребию наравне с прочими франками, еще большие земельные подарки от короля и сделались владетелями обширных земель. Так как в германских понятиях право власти соединялось с обладанием землей и обуславливалось им (выделено мною – прим. СЧ)…, то одно уже образование крупной земельной аристократии заключало в себе элемент, опасный для существующей королевской династии. Но при Хлодвиге, единственном короле франков, эта опасность не давала себя чувствовать, потому что франк, не желавший подчиняться и служить Хлодвигу, должен был уходить за пределы образованного им государства, т. е. покинуть имущество (курсив мой – прим. СЧ) и возвратиться опять в Германию, [Спасский А. А., с. 136].
Первое, что обращает наше внимание в словах Спасского и для нас самая существенная информация – право и порядок отказа от службы и ухода на другие земли или вообще из данных земель.
Второе – это вопрос о земле и власти. По сути, речь идет об условных держаниях – земля все же понимается как королевское общее имение. Это мнение у историков-медиевистов является всеобщим. Большинство историков связывает раздачу земель и практику раздачи как абстрактную недальновидность королей, ослабляющих свою власть. В некотором смысле нам и нашим современникам логично мыслить терминами типа «коррупция». Думается, что такой вывод слишком прямолинеен, и упрощает жажду власти варваров. У нас уже имеются сведения о коварстве и многошаговых интригах в родне Меровингов и знати. Поэтому просто в оценке «глупости» следует быть осторожными. Раздача земель велась королями не от хорошей жизни, а в безвыходности. Первое. Войны перестали приносить доход дружинам. Второе. Даже вещный доход в виде ценных металлов и солидов в условиях полного разорения не мог быть полноценным средством платежа. Купить продовольствие на золото, вероятно, возможно было не всегда и не в любом количестве (мы уже говорили о фактической гибели городов как рыночных институтов). Только отсюда следует делать вывод, что при таких обстоятельствах воины-франки могут уйти от короля с его службы.
Потому мы еще раз обсудим тему значимости земли для франков и изменение их представления и взгляда на землю в процессе завоевания.
Стоит поставить под сомнение это кажущееся простым представление о том, что право власти с самого начала у германцев соединялось с обладанием землей. Из родовых германских традиций объем власти скорее относился к власти рода, общины, племени. Земля – это больше угодья, а роль обработки пахот ничтожна. На завоевание с Рейна на Сомму, в долину реки Салы, франки, ставшие потом «салическими», шли не за землей, а за добычей. И все германцы (кроме готов) шли за добычей, да и готы больше искали хлеба и движимости, чем обработки земли. В отличие от жрецов предшествующих племенных образований вожди франков и германцев – это вожди «войны», а не «земли», это даже не просто вожди, а «самозванцы войны». Земля лишь место или «угодье», где есть добыча, «охота». Потому и размер власти у первых лидеров и их знати не мог измеряться землей. И когда Хлодвиг – еще федерат объединял франков на войну с Сиагрием, ссылаясь на умершего отца, признанного Римом, он понимал это как борьбу за «расширение своей земли», но использовал римское представление о власти, но не понимал экономического значения и смысла этой власти (и это мы докажем позже). Система ценностей федерата уже смещена, но еще не осознана экономически. Потому мы должны понять, когда и почему земля стала важной в мышлении франкской элиты. И мы можем ответить на этот вопрос подробно и тщательно только позже, а сейчас можем сказать одно – франки в войне за Суассон ТАК ОЧИСТИЛИ СВОИ ПЕРВЫЕ ЗЕМЛИ И ИСПЫТЫВАЛИ ТАКИЕ ТРУДНОСТИ С РАСШИРЕНИЕМ СВОИХ НАБЕГОВ ДАЛЕЕ (Аквитания, Бургундия, алеманы), что единственным их источником существования по необходимости стало земледелие. Франки вынуждены были хотя бы частично заняться земледелием или закрепить за собой оставшихся или приведенных на земли людей, чтобы им было чем кормиться. В этот период – от 486 по 496 (крещение Хлодвига) годы франки обязаны были научиться делить (или распределять) не только добычу – хлеб, произведенного в прошлом хватило бы не более, чем на два года, но и доходы крестьян с земли в эти несколько лет. А для этого нужно и можно было начать понимать, что основа существования и даже ведения войны не в охоте и войне только, а в получении ресурсов крестьянского производства с земли. И только потому земля становится источником новой власти, ибо просто войны в некоторый момент истощения окружения и всего региона недостаточно.
Итак, варвар сначала начинает понимать власть через землю
формально, на примере самого Великого Рима. И только потом, изрядно оголодав в
непрерывной войне, начинает ценить землю с людьми на ней как источник жизни. И
конечно только тогда он и его дружина начинает понимать землю как новый тип и
источник существования – не статуса, а выживания (и содержания своих людей).
Только после этого Спасский и мы с ним можем выводить основание независимости
аристократов после Хлодвига, которые остались независимыми при внезапном
появлении ЧЕТЫРЕХ наследников. Еще более, сама королевская власть для франков
не означала чего либо чрезвычайного в духе римского принцепса или августа или
божественного (НА ТОТ ПЕРИОД). Герцог Мундерих вполне допускал, что «Я могу
быть королем точно так же, как и он (Теодорих)». Кроме того, вторые после
Хлодвига Меровинги пытались установить для франков тот же римский порядок
власти, как и для галло-римского населения, а свободные франки пытались
сохранить свои традиции, привычки. Спасский еще очень к месту сообщает, что
«эти привычки ежегодно обновлялись новым притоком германских племен,
приносивших с собой варварские понятия во всей их свежести», [Спасский А. А., с. 137].
Это и есть тот аргумент продолженного внедрения варварства, который мы приводили ранее. Но здесь этим процессом поддерживается продолженная свобода передвижения и свобода ухода. Лес и множество свободной или варварской слабо заселенной земли дают такую возможность. Но война и власть теперь опираются не столько и не столько на войну, сколько на производство с этой земли, и земля начинает восприниматься как ресурс, а не «угодья для поживы».
Итак родовая свобода, отсутствие святости (государственной) власти, т.е. «вождества» и свобода от них, свобода перемещения – идут от охотничьего происхождения вторичных обществ, знакомых с скотоводством и земледелием. Отсюда и нестабильность (слабость) королевской власти, включающая родовой принцип раздела царского имущества. Этим обобщаются позиции А) и Б) Спасского в части ментальности. Мы же только подчеркнули динамику восприятия франками ценности земли. А пределы, которые кладутся в регионе масштабы и времени войны как ДЕЛА, определяют включение нового ресурса – земли, которая оказывается альтернативным источником существования, не престижным, но в некоторый момент неизбежным.
Что возникает на этом фоне восприятия «родового государства» и земли? Возникает, как и ожидается, нормальный семейный раздел имущества в королевском семействе после смерти отца. В родовой семье после смерти родителя все имущество делили между сыновьями – оружие, скот, утварь и т. п. Земля, как и все остальное имущество, предлагается к внутрисемейному разделу – а до той поры делилось только имущество – понятия земли как имущества не было. И делится. Борьба сыновей Хлодвига I в объединении земель, борьба в новых экспансиях на земле германских соседей, а потом и друг с другом (с 511 по 558), страшная борьба сыновей Хлотаря I друг с другом (561 по 613) – это войны франков с другими германцами и с самими франками. В них погибали сами франки, в них погибало земледелие и земледельческое население Галлии, и в них окончательно исчез город и городское население на территории Франкии. Исторические данные и историки отмечают практически полное исчезновение городской жизни на территории современной Франции в этом периоде.
Именно эти точки (
Интересно наблюдение системного характера у Гельмута Кенигсбергера по поводу роскоши, которую могли себе позволить франкские короли в отношении своей страны:
«В том, что франки смогли позволить себе эти гражданские войны, не претерпев участи вандалов или остготов, была значительная доля везения; сыграли свою роль географически безопасное положение и слабость всех ближайших соседей» [Кенигсбергер Г., c. 70].
Мы еще раз подчеркиваем, что свобода раздробленности – это результат относительной плотности земледелия – соседи были не в лучшем положении.
Население городов, до того составлявшее по разным оценкам от 10 до 15 процентов всего населения страны, сократилось до трех процентов.
Вот как это звучит в системном изложении Азимова
«…вражда между Брунгильдой и
Фредегондой и многолетние войны все равно (речь о завершении войн в 613 г.
– прим. СЧ) разрушили Франкское королевство. С ним произошло то же, что и с
Италией после военных кампаний Юстиниана.
Крестьяне, разоренные воюющими
армиями, с трудом могли прокормить себя. Ясно, что продуктов на продажу
горожанам у них почти не оставалось. Кроме того, старые дороги, построенные еще
римлянами, пришли почти в полную негодность. По ним с трудом можно было возить
продовольствие
Королевство разбилось на небольшие самостоятельные владения, количество городского населения упало до трех процентов. Разор царил и в городах. Система акведуков оказалась нарушенной, чистая вода престала поступать в города, из-за этого начались болезни…», [Азимов А., с. 132].
И второе – даже более важное – франки просто обязаны были оставить свое по преимуществу военное (военно-охотничье) дело в Галлии и «осесть» хуторами на землю. И хотя этот процесс шел уже у готов в IV–V веках (Тулузское королевство, Вестготское королевство), все же значительная часть варваров была занята военным делом. С ухудшением положения на «продовольственном фронте» подавляющая часть франков должна была оставить «любимый бизнес». Аргумент должен был быть прост – «есть нечего». Мы в этом фрагменте не даем ссылок – документов просто нет – мы домысливаем ситуацию и увязываем ее со следующими данными:
Информация о длительных войнах – фактически в период ста лет.
Информация как представление о моральных качествах воюющих сторон в гражданской войне. (Из отношения даже именитых родственников между собой можно сделать вывод о том. что отношение к земледельческому населению было просто никаким, его вообще не принимали во внимание).
Сокращение числа городских жителей до численности малых поселений с занятием «горожан» (выпасом и земледелием) (означает полное отсутствие товарного хлеба и возможностей его поставки).
Сокращение общего
числа жителей в регионе.
Появление документов о порядке земледелия франков.
Резкое падение политической роли меровингских королей. Этот факт можно связать с недовольством франков тем фактическим результатом, к которому привели племенные династические распри – прекращение возможности военного дела для большинства франков и доходности войн и необходимости перейти к земледелию значительной части франков.
Итак, новая система аргументов и факт – раздача земель.
В свете комплекса данных по поводу раздачи земель следует сделать вывод, это было не просто недовольство франков династией – К концу VI века ГОЛОДНЫЕ франки уже не могли воевать вообще (отсутствие провианта и ремесел для производства оружия) НИ ЗА КОГО. И хотя франки уже сидели на земле – их роль как плательщиков фактически в VI веке не была заметной. С другой стороны масса беглого романского населения и рабов Рима и их потомства, посаженного на землю в качестве налогоплательщиков, выросла. А франки между собственным прокормлением на хуторах воевали и «платили налог кровью». Но в опыте войн VI века франки перестали получать доход и добычу от почти ежегодных походов, их привязанность к земле вынужденным образом возросла. За VI век упало значение мартовских полей, которые еще при Хлодвиге I были важным ежегодным событием. К началу VII века роль мартовских полей резко сократилась. Это признак и того, что сократилась мотивация рядовых франков в войнах. Им не на что и незачем стало собираться вместе. Сообщество франков-воинов должно было на этом фоне просто игнорировать какие-либо взаимные претензии и требования войны – короли де-факто лишились опоры своих воинов. Отсюда и последующая «ленивость» королей. В сравнении с предыдущим периодом резни ЭТИ БЫЛИ ПРОСТО БЕЗДЕЛЬНИКАМИ. Франк за сто лет до этого мог бы назвать такого короля просто «трусом». Нам трудно судить были ли такие оценки у франков VI века. Не исключено, что и сами рядовые франки стали «ленивыми», если судить по мартовским полям. Поэтому сопутствующие этому периоду раздачи земли (и соответственное появление юридических документов и «правд») были требованиями дружинной верхушки или ведущих родов в дружинной и племенной иерархии франков. Другого средства платежа просто не могло быть. Это было и реакцией на полное (уже второе после разорения Суассона – Нейстрии) разорение страны. А именно, это было средством накормить и успокоить своих воинов. Но теперь воинам пришлось пахать самим, и если не пахать, то налаживать хозяйственную жизнь имений. Воевать и кормить себя и свою дружину в вотчине – это несколько различные вещи. И воины, обращенные к имению, организации барщины или даже к плугу и сохе, так быстро не должны прощать своих вождей за «смену рода занятий». Отсюда и ненависть «к лени», которую любой политик должен был бы интерпретировать как хорошую мину при плохой игре.
Рипуарская Правда и бурное законотворчество относится именно ко временам финала войн – Дагоберт (629 – 639 гг.). Это и период частичного восстановления хозяйства после долгих войн.
И тогда становится понятным, что смена «квалификации» –
переход охотников-воинов с охотничьей или пираньей структурой мышления к
земледелию явился не столько актом «коррупции»,
сложившейся государственной власти, сколько актом политического (для высшего уровня) и физического (для низшего
уровня – франков) – выживания
варварского этноса, его окончательного перехода
к производящим формам хозяйства.
Это отношение, в конечном счете, объясняет или может объяснить падение общей политической поддержки оставшихся Меровингов. Их последующая «лень» – явный признак полной утраты политической поддержки ведущими и аристократическими, и рядовыми социальными слоями франков. Если бы не так («рассуждение от противного»), то за низы началась бы популистская борьба, и нашлось много новых охотников помахать мечом. И это опять-таки почти ментальность или состояние общественного сознания на достаточно длительный период, не сложнее, чем отвращение российского общества к т. н. «общественной работе» в постсоветский период.
Вот почему новые политические надежды в этом регионе не могли быть связаны с этой династией – новую группу правителей составили управляющие имперских хозяйств. (И это вполне идентично смене элиты японской имперской администрации на бакуфу – военачальников).
Как бы то ни было нравы римлян, наложенные на необузданный характер новоявленных варваров (Меровинги) в совмещении с их варварскими общинными и родовыми обычаями передела имущества и наследства после смерти главы рода, получило свое трагическое разрешение, можно представить себе «пассивность» или даже «потерянность» того поколения франков не слабее, чем у европейцев после 1918 года.
«Именно франки распространили по Европе мрак Средневековья. Жестокие и простые воины, они целиком уничтожали завоеванные страны… Поскольку многие дороги были разрушены, хозяйство стало приходить в упадок. Города, процветавшие во времена Рима, постепенно зачахли. Они стояли наполовину заброшенные, как тени своего былого величия. ТО тут, то там еще жили какие-то люди, но городские здания разбирались на строительные материалы. Если бы города были сильнее, они могли бы разбогатеть и стать подспорьем для короля в его борьбе со своевольными дворянами. Но этого не произошло. Последние остатки городского богатства утекли к сельским жителям, а оттуда перекочевали к богатым землевладельцам. Крестьяне вернулись к тому способу хозяйствования, который существовал за тысячу лет до того, как пришли римляне. Люди опять жили только за счет сельского хозяйства. Жители деревни трудились в поле, потому, что никакой надежды на то, что удастся добыть себе пропитание каким-то другим способом, у них не было», [Азимов А, с. 220–222].
Здесь Азимов ошибся в одном. «Если бы города были сильнее…» – это ошибка. Короли-варвары и варвары в целом не понимали роли города, как части нормальной жизни, вся история их отношений с городом доказывала, что горд это только источник сокровищ и ценных вещей. О связи города деревней, о необходимости дорог, торговли и т.п. – и речи быть не могло. Это могли освоить верхи готов, которые общались с еще великим Римом в диапазоне столетия. Но это не могли освоить воины-охотники, переменившись в назначениях своих войн – тем более они не могли освоить значение РОЛИ ГОРОДА в борьбе с аристократией, поскольку сам объект «земельная аристократия» возникал у них на глазах ВПЕРВЫЕ в данном регионе и их опыте. А уж идея ограничения городом аристократов – это процесс и позже идея от эпохи Возрождения. Даже на время Хартии Вольностей она не может еще быть осознана английским обществом, так, что уж говорить о советах франкам из XX века. И мы еще раз утверждаем, что Возрождения городов в Темное Средневековье и быть не могло. О попытках Возрождения Римской империи (через двести лет говорить вполне можно, но только как о мечте – не более чем о мечте, как мечте Терехова, Ампилова и Алксниса об СССР, и дай Б-г, чтобы эти ностальгии ограничились в Третьем Риме восстановлением музыки гимна.
И второе. Историки не часто вживаются в то, что стоит за количественными оценками, например, сокращения населения, его «возвращения в деревню». И не всякий современный системный аналитик сытой страны четко понимает, что случилось в Западной Европе в VI веке.
А города находились уже и в начале V века таком состоянии, что как говорит Орозий:
«В развалинах больших городов одни лишь разрозненные кучки населения, свидетели былых бедствий, сохраняют для нас прежние их названия» [Ле Гофф, с. 35].
Германские историки XIX века подтверждают, что первые города после появления германцев на связи с Римом и его остатками – это бурги – дословно города или валы (горы) с рвами для защиты еще сельского населения от набегов. Это не место для торговли – это место для спасения населения от нападающих.
О голоде сказано много. В отличие от предыдущих времен общество уже было достаточно гласным, чтобы жаловаться на судьбу и лишения. Данные «истории голодов» VIII–XIII вв. по работе Фрица Куршмана, приведенные обобщенно И. М. Кулишером относятся к более поздним периодам, чем тот, который нас интересует. И если позже, в период после VII в. города не появлялись, но население начало расти, то это все же иные и более мягкие обстоятельства в сравнении с теми условиями VI – VII веков, при которых население города и общее население сокращалось.
А данные более позднего времени и в более спокойные для крестьян времена указывают на то, что из 100 лет в IX и в XI веках (по X веку данных нет) на 64 и 60 лет соответственно приходятся сведения о голоде, происходящем в каком-либо районе Европы.
«Голода эти сопровождаются чумными эпидемиями, они вызывают каннибализм. Летописцы сообщают, что в 793, 868, 869, 1005 и 1032 гг. происходило людоедство, и не в качестве единичных фактов, а как массовое явление. «Человек пожирал человека», откапывали трупы и питались ими; более сильные убивали слабых, жарили их и съедали; матери убивали своих детей, чтобы утолить голод их мясом», [Кулишер И. М., с. 132], следующий абзац только из цитат мы не смеем приводить, а им автор заканчивает главу «Обмен» без собственных комментариев.
И что же может представить читатель о более страшном периоде VI–VII веков, о которых не посмел написать жалоб современник? Или не имел даже сил – от голода?
Жак Ле Гофф пишет
«Средневековый Запад – это, прежде всего, универсум голода, его терзал страх голода и слишком часто сам голод... в крестьянском фольклоре, в литературе, в описании чудес от различных святых герои мечтают о пище, охотятся за ней или счастливо утоляют голод… повсюду достаточно регулярно недород каждые три-пять лет вызывал голод с более ограниченными, менее драматическими и впечатляющими, но все же смертельными последствиями», [Ле Гофф Ж., сс. 280–283].
С 613 по середину VIII века франко-романское сообщество приходит в себя и налаживает жизнь. Это относится, прежде всего, к первым двадцати годам (613–639).
Ситуация дополняется такими деталями, которые без понимания голода казались бы странными или малосущественными. Земли кажется много, включая и общинную землю, но в Салической и в Рипуарской правде имеются статьи о желающих вселиться на территорию общины. Как говорилось в русской поговорке – «деревня маленькая, а нищих много». Документы отражают движение массы бродящих без крова людей. Это означает, что в стране происходит интенсивное перемещение людей, желающих заново поселиться. Масса людей (беженцев) согнана с земли, и часть из них еще не умершая с голоду, пытается войти в общину. Мы отмечаем здесь по документам нетрадиционную ситуацию – новизну соседской общины и исчезновение родовых традиций или их резкую ослабленную форму (вергельды и т.п.).
Что же происходит в период страшного разорения всего хозяйства Галлии в момент династической войны Меровингов? Происходит не только разорение хозяйства, но массовые уже совершенно не учитываемые (даже историками) трагические движения и миграции сельского и бывшего городского населения. Естественно, некоторые признаки такой излишней мобильности мы можем все-таки наблюдать.
Мы переходим к обсуждению франкской земледельческой культуры.
Именно двойственность материала Салической правды и Рипуарской правды прекрасно иллюстрирует, что споры о марке, проведенные в XIX – начале XX века являются просто грубым и слишком грубым приближением к пониманию реальных процессов восстановления земледелия.
Что можно явно констатировать – такие общины в момент формирования народных правил и «правд» находились под давлением желающих вселиться дополнительно.
С одной стороны, в материалах Салической правды отмечено отсутствие всяких указаний на продажу и отчуждение земельных участков. Это, действительно, означает высокую роль общинного владения землей, а точнее отсутствие частного владения (и кстати избытка земли).
С другой стороны, мы видим, насколько этими документами тщательно прописано право наследования земли и хозяйства – движимостью ближайшими родственниками от детей, до братьев и оставшихся сестер (Салическая Правда, затем эдикт Хильперика, 561–584) [Кулишер И. М., с. 37]. Аналогично в Бургундской правде тщательнейшим образом прописаны многие детали хозяйственных конфликтов: при использовании общинных угодий, формировании заимок, конфликтов от потравы посевов, использовании леса и древесины в нем и его плодов (желудей)
Из документов совершенно ясно, что такая тщательность – это результат логической культуры Римского общества. И такой продуманности прописанных вариантов и последствий быть не могло в случае менее сложной предшествующей юридической практики. Другими словами сложность, изощренность документа означает соединение изощренности имперской романской культуры разрушенной цивилизации с примитивностью решаемых проблем. В то же время становится ясным, что тщательная пропись прав наследования внутри ОДНОЙ СЕМЬИ (даже не рода) отражает уже произошедшее вторжение ИНДИВИДУАЛИЗМА, в значительной степени разрушающей и уже разрушившей общину.
Теперь о типе господствующей общины.
Сами документы уже не говорят о родственных многосемейных связях в деревне. С другой стороны германские историки, доказывая родовое происхождение общины-марки в Германии, находят множество подтверждений этому, определяя в топонимике поселений родовые суффиксы типа: ~ing, ~ingen, ~heim, ~weiler. Однако, то, что обнаружено в Германии, где поселения относятся к более раннему периоду и к племенам, еще не затронутым внутренними войнами франков, не имеет отношения к нашему расследованию и не противоречит общей схеме, топонимика расселения германцев до сдвига на Галлию еще отражает родовые окончания. Аналогично, и вестготы в Галлии, аналогично и бургунды в долине Роны (с середины V века и до середины VI века), остготы в Италии – смешиваясь на территории с римлянами, должны были терять родовую локализацию расселения. В Бургундской правде так и говорится:
«если кто-либо из бургундов или римлян не владеет лесом, то он имеет право в чьем угодно лесу рубить для своих надобностей дрова из лежащих на земле или не приносящих плодов деревьев, и владелец леса не может прогнать его». Цит. по [Кулишер И. М., с. 43].
И мы видим здесь совместное проживание, мы видим терпимость, мы видим признание частной собственности у первых варваров еще до прихода франков. Мы видим формирование ощущений прав и признания прав человека из варваров в романской среде. И естественно мы видим, что родовые отношения в такой среде никаким образом не имеют перспективы долго существовать. Более того, сила таких прав личного индивидуального поведения, да еще на фоне многонациональной среды с равными правами, оставляет очень мало места и для соседской общины в ее старом понимании замкнутого мирка вообще. Простота нравов в некоторый период была настолько совместима с римским порядком, что многие римляне бежали из-под Римской администрации в Тулузское королевство, где порядка и справедливости было больше.
Итак, и скорее всего, все это означает, что переселение шло еще в родовой связи, но при многократных собственных переселениях (вестготы, франки), военных столкновениях и людских потерях, а также при смещениях и смешении разных этносов населения при новых и новых переселениях или военных потрясениях, ухода на войну и гибели людей, голода – община очень быстро потеряла свой родовой характер, став соседской общиной. Салическая правда уже ничего не говорит о родовых структурах, кроме перечисления родственников-наследников.
О ситуации в VI–VII веках в Галлии-Франции мы еще будем говорить.
Далее мы хотели бы процитировать фрагмент о регулировании вселения на территорию общины новопришлых людей, имеющийся в Салической правде:
Тит XLV § 1. Если
кто-либо пожелает поселиться на участке другого, и если один или несколько
жителей виллы (села) пожелают принять его, но найдется хоть один, который будет
возражать против его поселения , то он не будет иметь права там поселиться
§ 2. Если же вопреки протесту одного или двух лиц он осмелится поселиться,
тогда…
(и далее описывается сложная трехкратная процедура объявления выселяемому о
необходимости выселения в десятидневный срок, с последующем при неисполнении за
месяц (не уходе) обращении к графу с просьбой о выселении и выплате штрафа в 30
солидов…)
§ 3. Если же переселившемуся не будет предъявлено протеста в течение 12 месяцев, то он остается неприкосновенным, как и другие поселенцы [Кулишер И. М., с. 33]
В этом документе все не вполне соответствует обычной крестьянской общине, как ее понимает, например, русский общинник или же житель Великого Новгорода.
Первое. Мы видим порядок принятия решений по поводу вселяемых или пришлых. Община слушает каждого. Каждый имеет право вето, это для обычной сельской общины, где решения принимались обычно большинством голосов или даже просто криком одной стороны против крика другой (например, Великий Новгород). Правило демонстрирует нам уважение всех к мнению одного – личность в ЭТОЙ общине удивительным для соседской общины образом выделена. Или, и это одновременно «И» установленная норма означает почти хуторское ведение хозяйства – сама местная община ничтожно мала – каждый человек на счету. В широком смысле обе гипотезы – это одно и то же.
Во-вторых, мы видим упоминание перемещений (миграции) людей, причем, настолько частое, что ее масштаб требовал выработать особое правило выселения. Это означает, что свободные перемещающиеся люди, хочется сказать, как в России (и в империи вообще) – «перемещенные лица», – были не редким явлением и могли в любой момент и часто взять землю и осесть рядом.
К теме относится также и понимание борьбы за общинные угодья – это, прежде всего, лес, дубы которого позволяли тогда пасти домашних свиней – допустить отдать часть леса для новых соседей – означало уменьшить свой мясной рацион, а для франков-охотников, еще не любящих сельский труд (пасти скот проще) – это было очень существенно.
Для нас важно, что эти правила были включены в Правду, в которой не могут быть очень редкие и нетипичные схемы и ситуации. Включение норм означает и важность, и ЗНАЧИМОСТЬ явления – вселения. Новое государство считается со своими людьми. Но препятствует произволу в споре, столкновению или убийству пришельца.
Не вторгаясь в спор между историками, мы понимаем, что франки установили общинное управление землей, но с самого начала их существования, большие объемы согнанного с земли прежнего населения романского или остатков других этносов продолжают перемещаться, создавая напор на захваченные (старые) используемые земли. Существенным новым фактором такой возможности оказывается христианство – и сохранение жизни завоеванному культурному населению или реализации того, что именуется этнической толерантностью – без христианства, которое было освоено варварами еще до вторжения в Римскую цивилизацию – освоение римской культуры права и ментальности поздней империи (и в том числе и ментальности индивидуализма) было бы невозможно. В некоторый момент, момент написания самого документа – Салической правды – на франков оказывают влияние римские культурные традиции его подготовки. Возможно, в составлении документа участвуют и монахи, или остатки романских юристов, которые приспосабливают остатки римских традиций и индивидуального частного права к реалиям франкской общины. Скорее всего, сама община находится с учетом достигнутой индивидуализации уже под воздействием и результатом воздействия римского позднего индивидуализма (рабы, бывшие хозяева поместий, арендаторы, колоны и т.п.). И ЭТИМ ОНА (ОБЩИНА) ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ОБЫЧНОЙ ОБЩИНЫ, которую обнаруживают историки XIX века в Дании, России и т.п.
Итак, войны франков, которые окончательно потеряли основание и смысл войн, и которые начинают не любить или перестают любить войну, поскольку доход от войны на собственной разоренной территории резко падает и несопоставим с расходами – и это экономика – прекращаются. Они прекращаются как источник жизни и образа жизни. Голодный франк должен начать производить хлеб насущный – это то, что ломает его как воина, но и то, что сохраняет ему жизнь в обоих смыслах – он перестает погибать, и он перестает голодать в массе. И второе, миграция в этот момент чрезвычайна.
1. Прекращение войн – закономерность в разоренной стране, когда агрессия вовне так же невозможна (равенство сил, отсутствие избытка ресурсов).
2. Франки и остатки прежнего населения обязаны наладить производство хлеба, они обязаны стать хлебопашцами.
