Психология

 

Правка синтаксиса 17 ноября 2014

Выставлен 29 сентября 2011

 

Бихевиоризм и психология. Выявление противостояния

 

В нашей работе развития системы «Маслоу-3», первое издание [Четвертаков С. А.] мы рассмотрели все аспекты иерархии потребностей. И новая система выглядит не противоречиво. Осталось устранить разночтения между находящейся в ведении физиологов бихевиористической стимул-рефлексной теорией и настоящей теорией потребностей и вообще принципом видеть в особи и в человеке потребности, а не только рефлексы.

Нам необходимо совместить наше представление о потребности с бихевиористскими понятиями стимул, рефлекс и подкрепление. Здесь мы исследуем противоречия между ветвями знаний. Цель – установления целостности новых знаний, полученных нами, и прежней сложившейся бихевиористической научной традиции.

Глава 14 из второго издания будущей (одноименной) книги предназначена для психологов и читателей, любящих прослеживать преобразование хаоса бытующих научных мнений в более упорядоченные модели на пути к недостижимой истине. Остальные читатели могут просмотреть только определения 14.4, 14.12.

14.1. Бихевиоризм и психология. Попытка вскрытия конфликта

Здесь мы рассматриваем противостояние экспериментального и теоретического анализа, то есть результатов бихевиоризма и психологической теории. Это будет обобщением нашей практики анализа объектов мотивационной структуры и объектов системы Маслоу в их совмещении с экспериментальной бихевиористической системой. Мы считаем, что такое обобщение полезнее после интуитивной в нашей книге практики непротиворечивого манипулирования новыми объектами для понимания их читателем. Иначе у читателя нет оснований представить существование и удобство использования новых заранее данных определений.

Мы пройдем путь нашей логики общего и отличного в бихевиоризме и психологии. Поскольку логика Главы не проста, то полезен краткий ее обзор.

Сначала излагается наше отделение инстинктивного от рационального в схеме потребностей (Маслоу­3), пп. 14.2­-3. Кризис отношений психологии и бихевиоризма намечен уже Павловым, который, рассматривая рефлексы и инстинкты, настаивает на общности системы рефлексов и даже предполагает заменить инстинкты рефлексами и сложными рефлексами. Скиннер только усиливает это требование, отвергая потребности.

Отсюда вытекает необходимость как минимум уточнить понятия рефлексов, инстинктов и потребностей, развести и одновременно соединить в целое систему бихевиоризма и систему потребностей понятийно и идейно. В 14.4 и 14.5. даны наши определения стимулов, рефлексов, безусловной и условной стимул-рефлексной связи. Здесь мы раскрываем идеологию изучения связей «стимул-рефлекс», указывая на более позднюю кибернетическую методологию «черного ящика». В модели ящика функции предполагаются слишком простыми, отсутствует учет «существования» или условий существования организма как объекта исследования. А такие условия должны налагать ограничения на исследования. Поиск простой функциональности без учета адаптивности ведет исследователей к невоспроизводимости стимул-­рефлексных связей и к неоднозначности результатов. Такая невоспроизводимость продемонстрирована в экспериментах Павлова и Долларда­-Миллера.

В целом бихевиоризм для объяснения нестабильности в теории и практике подошел к необходимости ввести новый объясняющий теоретический и реальный фактор – подкрепление. Рассматриваемые нами определения «подкрепления» по Оксфордскому словарю Ребера показывают, что ни одно из предлагаемых восьми определений подкрепления не дает однозначного решения по представленным нами примерам стимул­-рефлексных связей. Сам автор обзора и статьи «подкрепление» назвал их – «лексикографической ловушкой», пп. 14.6.­-14.9. В итоге вид функций, который авторы экспериментов пытаются «уложить в прокрустову форму» стимул-рефлекса, существенно сложнее простой функции. И введение фактора «подкрепления» не облегчает и не объясняет неустойчивость вариантов сохранения условных связей, пп. 14.10. Эту нестабильность видел уже И. П. Павлов. Он пытался расширить поле своего представления феномена условности разработкой новых объектов поведения животных и человека в форме более широких конструктов – сложных рефлексов, п. 14.11. И не имел успеха.

Критический анализ моделей «сложных» рефлексов: голода, ориентировочного, исследовательского – указывает на внутренние противоречия теории Павлова, п. 14.12. Главный недостаток: «машинообразность» несовместима со сложностью, требующей этапного контроля (или афферентаций). Работая с материалами Павлова, п. 14.13, мы указываем на заготовки и планы великого физиолога в отношении исследований функциональности в целом и пытаемся представить (только в принципе) поле или систему многообразной и сложной функциональности организмов. Такая общая функциональность не покрывается в нашем представлении ни простыми моделями бихевиоризма, ни какой-либо мыслимой системой потребностей. Здесь мы, таким образом, вскрыли противостояние направлений и разрыв логики в теории бихевиоризма.

14.2. Отделение биологического от культурного. Подход к различению потребности и рефлекса

В Главе 2 мы поставили задачу выделить то общее в сфере потребностей, что характеризует человека безотносительно к его культуре и конкретно-исторической деятельности. Мы пытаемся выделить в поведении человека биологическое или, точнее, то генетическое, что составляет природную основу. В чем же граница биологического в человеке культурном?

Общность биологического и граница биологического и культурного состоит, как это предполагал Маслоу, заключается в инстинктоидности, непроизвольности, неосознанности некоторых действий человека и некоторых действий его центральной нервной системы. Об этом хорошо сказал Маслоу в разделе «Ошибки теории инстинктов».

«Одним из них (последствий дихотомии инстинктивистов (бихевиористов) и анти­-инстинктивистов (культурологов – прим. СЧ) стала тенденция, в соответствии с которой любую активность, если в ней обнаруживался хоть какой-то компонент научения, стали считать неинстинктивной и наоборот, любую активность, в которой проявлялся хоть какой-то компонент наследственности – инстинктивной» [Маслоу А., 1970/2001, с. 134].

Суть сказанного: ничто в человеке не полностью свободно от влияния наследственности, человек остается дитем природы. Мы в этой работе несколько уточним акценты не во вред смыслу сказанного выше.

Ошибкой является считать культурной любую активность, если в ней присутствует хоть какой­то элемент научения. И ошибкой является считать природным все то, что включает инстинктивное. Но это не ведет к абсурду, утрате смысла. Сечение биологического и культурного проходит внутри психологических (и физиологических) объектов (и там эти границы и следует искать). Исследователи обычно пытаются найти отдельно биологические объекты психологии в человеке и отдельно культурные. Но биология и потребность – пересекаются в самих объектах психологии, а не представляют горки «чистых» и «не чистых» объектов.

Это очень важно для нас, и мы это сейчас покажем на примере модели «страха».

Как мы видели в опытах Долларда и Миллера, условный стимул – звонок (и страх от него) заменил собою боль (от удара электрического импульса).

Значит ли это, что в социальном смысле крысы обрели «культуру» страха по сравнению с ощущением боли? То есть в биологическом мире те же потребности безопасности идентичны с потребностями человека? Да! Это именно так!

Но почему же никто не поднимает вопроса о культурном характере происхождения ощущений опасности животных. Разве эксперименты Долларда и Миллера не повысили «культуру» отдельных крыс? Почему так?

Не потому ли, что жизнь и опасности животных ощущаются людьми как некультурные, а собственные условия и опасности, как «культура»? Не слишком ли возгордился человек? Термин «культура» получает оценочный, а потому совсем не научный смысл.

Это разночтение по уровням дорого стоит! Культурно-­когнитивное по предпочтению человека перед животным может выступить разрушителем системы отличия потребностей от мотивов вообще.

Если страх и тревога рассматриваются как исключительно культурные формы научения человека и животного (в связи с условными стимулами и культурными надстройками), то возникает масса вопросов.

Первый вопрос. Что нам делать в отношении врожденных генетических страхов человека и у высших биологических видов? Переходить к понятиям «генетической культуры»?

Или второй вопрос. Что нам делать с силой проявления страха в размере или объеме агрессии (бескультурье) и в масштабах вежливой осторожности («культурье»)? И как нам отличать жестокости в прошлом и текущем социальном мире от жестокости в природе?

Или вопрос третий. Что нам делать в отношении инстинктоидных принципов усвоения или обучения в обществе? Например, знаменитый принцип армии и милиции: «делай как я» в сравнении с книжным обучением? Считать ли обучение личным примером (импринтинг) – природным, а обучение поведению по книгам – суперкультурным?

Или четвертый. И может быть, следует считать символические и знаковые надстройки опыта – формой процесса удовлетворения потребности безопасности, то есть результатом рациональной мотивации, в то время, как сама безопасность является природной? Но то же можно сказать и о голоде, жажде, сексе и любви, общении. Так, если человек ест вилкой с тарелки и по часам, то потребность голода перестала быть инстинктивной и стала культурной? Или как сказал поэт: «И плюю культурно в урну я.»

Если все это возможно, то вся система Маслоу распадается! Появляется страх «естественный и культурный», голод естественный и в ресторане. И еще сложнее. Существует, мы знаем, и генетически встроенный пренатальный условный страх и приобретенный в опыте страх. Существуют тогда и потребности общие, и потребности в конкретном предмете, например, у П. В. Симонова, в изложении «квазипотребностей» или вторичных, а по сути мотивационных решений:

«трудность заключается в бесконечном многообразии вторичных по своему происхождению, производных «квазипотребностей». Так, биологическая потребность поддержания температурного комфорта порождает потребность в одежде. Та, в свою очередь, формирует потребность в производстве материалов для изготовления одежды, в создании соответствующей технологии, в организации производства и т. д. По-видимому имеет смысл классифицировать только исходные, не выводимые друг из друга и не сводимые друг к другу группы потребностей при условии, что любая степень удовлетворения потребностей одной группы не обеспечивает одновременного удовлетворения других групп», [Симонов п. В., 1987, с. 44]^[1].

Мы уже знаем об ошибке смешения мотивации и потребности в психологии. И мы уже отделили потребность от рациональных мотивов – целей и средств удовлетворения потребностей. Но суть различения, в нашем представлении, состоит в отделении рационального (рефлексивного на символьном уровне в мышлении) от нерационального, интуитивного. Если не ставить границ между досоциальным (природным) и просоциальным (культурным), то вообще исчезает понятие культуры, положенной в основу анализа в данной работе.

Сам Абрахам Маслоу такой анализ не завершил, но он ответил на этот вопрос, причем, ответил столь мудрым образом, еще не имея на руках опытных данных второй половины XX века, что не ошибся. Он просто проявил интуицию (в науке). Это, кстати, означает и подтверждает его собственную теорию – «теорию слабых инстинктов» – вот эти слова:

«Научной парадигмой теоретиков­-инстинктивистов были животные инстинкты, и это стало причиной очень многих ошибок, в том числе их неспособности разглядеть уникальные, чисто человеческие инстинкты. Однако, самым большим заблуждением, закономерно вытекающим из научения животных инстинктов, явилась, пожалуй, аксиома об особой мощности, о неизменности, неуправляемости и неподконтрольности инстинктов…

Даже признавая, что базовые потребности имеют определенную наследственную базу, мы можем наделать кучу ошибок, если будем определять меру инстинктивности на глазок, если будем считать инстинктивными только те поведенческие акты, только те характеристики и потребности, которые не имеют никакой связи с факторами внешней среды или отличаются особой мощностью, явно превышающей силу внешних детерминант. Почему бы нам не допустить, что существуют такие потребности, которые, несмотря на свою инстинктоидную природу, легко поддаются репрессии, которые могут быть сдержаны, подавлены, модифицированы, замаскированы привычками, культурными нормами, чувством вины и т. п., как это, по-­видимому, происходит с потребностью в любви ? Словом, почему бы нам не допустить возможности существования слабых инстинктов (выделено нами – прим. СЧ)?» [Маслоу А., 1970/2001, с. 135].

В своем обосновании Маслоу показывает, что такие «высокие» формы поведения, как материнская любовь, совсем не являются культурными как рациональное поведение. Более того, у части матерей материнское чувство ослаблено, и это имеет определенные причины (например, задержки момента первого контакта с новорожденным начала его кормления грудью, истории детства самой матери – формирование эмпатии, наличие гормона «прогестерона»). Неопределенность, случайность и инстинктивность поведения указывает на мощные биологические и биолого-культурные основания потребности любви матери к ребенку.

Мы в дополнение к взглядам Маслоу нашли эти слабые инстинкты. Они наблюдаемы, прежде всего, в градациях потребностей безопасности, этих самых градациях от страха до осторожности и повышенного внимания, вплоть до совести.

Наши слабые инстинкты отражаются не только у каждого индивида, но дают и образцы поведения в господствующих амбициях власть имущих. И это хорошо в связи с их текущей «слабостью». Эти «инстинкты» ныне заменяют прежние сильные (и менее культурные) в XX­м веке и ранее инстинкты борьбы – прямую агрессию и насилие в прошлом, например, при «прокладке светлых путей всему человечеству». Такие инстинкты реализуются в символических плоскостях и в виртуальных направлениях – «догнать и перегнать» или сделать то, «что никто еще не сделал». Неутоленные амбиции или потребность уважения чиновников на всемирном, вероятно, уровне переносятся активностью на страну, вместо развития нормальной хозяйственной жизни ее населения. И все же уже хорошо, что инстинкты власти несколько умерились.

Итак, вероятно, генетическое существует и носит инстинктоидный или неосознанный характер, но постепенно может деформироваться культурным (условным) образом и приобретает ослабленную инстинктивную форму, модифицированную условиями культуры, – и это то, что хотел сказать Маслоу. Культура проникает в инстинкт и условиями его возникновения, и методами его снятия, утоления.

Или свернем фразу иначе, потребности образуются (в части условий запуска) сначала генетически, а потом изменяются культурно (появлением новых условий деприваций). Потребности могут и просто формироваться культурно (опытом, научением разных форм, включая и научением в символической форме). Но уже сформированные потребности проявляются или запускаются всегда инстинктоидно.

Именно инстинктоидную часть запускаемого состояния депривации или неудовлетворенности человека в ходе его жизни и следует именовать потребностью – любой, базовой или индивидуальной (мета). Но это (еще не полный) вывод предшествующего материала.

Поскольку мы уже давно отделили мотивацию от потребности, то рациональное в мотивации после появления потребности нас уже не тревожит. Здесь человек несколько, а в символических формах существенно опережает животных. Впрочем, есть повод еще раз уточнить отношения рационально выявленных проблем и потребности безопасности.

14.3. Отличие рационально выявленных опасностей от инстинктоидных реакций и напряжений

Мы останавливаемся на одной важной оговорке по поводу рационального – рациональный анализ и тревога после рационального анализа.

От ощущения опасности мы должны отличать состояние выявленных новых проблем в рациональном мышлении. Запуск ситуации опасности в ходе собственного рационального анализа обычно не влечет катастрофы. Сама логика продолжает удерживать индивида в состоянии управляемости психики. Если ты обнаружил опасность рационально, то вероятность ее рационального устранения в общем случае предполагается. Существуют и исключения, конечно. Ощущение предсказанной катастрофы может стать доминирующим напряжением и стрессом, если времени для поиска и реализации средств спасения недостаточно. Это означает недостаток ресурса (времени) для предотвращения опасности.

Иногда в рациональном открытии можно предположить основания для появления тревоги. Отсюда возможен неверный вывод о запуске тревоги в рациональном смысле. Однако это заблуждение. Например, инженер, поздним или повторным расчетом конструкции может придти к выводу об ее будущем разрушении. И это рациональное знание – информация. Далее всякое рабочее состояние индивида будет иметь рациональное основание, но тревога в данном случае не вполне уместна, знание является безусловным. В реальности, если новая тревога возникает, то совсем по новым обстоятельствам. Она может означать, кроме предощущения недостатка времени на решение, ожидание конфликта с руководством, будущий поиск виновного за ошибку, сложность исправления проекта и т. п. Рациональное знание как новое обстоятельство запускает действие совсем других условий, по которым собственно и может возникать в реальности ощущение опасности – неудовлетворение безопасности. Несомненно, эти условия культурны, созданы культурой, а напряжение все равно возникает инстинктоидно тогда, когда предположительно (это функция ЦНС) не удается безопасно (т.е. рационально и рамках модели Мира и Нормы) устранить обнаруженную проблему.

Итак, мы понимаем инстинктоидное в потребностях. Но инстинктоидность, кроме того, это внутреннее напряжение. Именно здесь нам удобно сослаться на И. П. Павлова в том, что рефлекс – это напряжение:

 «то, что мы называем психическим возбуждением, является рефлексом» [Павлов И. П., с. 85].

И нам осталось только научиться отличать потребность от рефлекса. Оба объекта, как мы теперь знаем, инстинктивны (в запуске). И мы начинаем наш непростой путь в этом направлении.

14.4. Определение стимула, рефлекса и стимул­-рефлексной связи

Что мы знаем твердо? Мы еще не определили ни рефлекс, ни потребность, а имеем лишь размытые представления о них, которые уже используем. Мы уже знаем, что и рефлексы, и потребности запускаются инстинктивно. Павлов именовал нечто отличное от рефлексов через термин «инстинкты». Может быть, они (рефлексы и инстинкты) совпадают? И это суть одно и то же, как считал Павлов? Так И. П. Павлов постулировал обнаруженные им «рефлексы»: голода, ориентировочный, оборонительный, исследовательский, свободы. Он же, с другой стороны, их приравнивал к инстинктам:

«при ближайшем анализе между тем, что называется рефлексом и тем, что обозначается словом инстинкт, не оказывается фундаментальной разницы» [Павлов И. П., с. 76].

Ну что ж, начнем наш анализ с попытки определений.

Что такое стимул? Что же такое рефлекс? Или стимул­-рефлекс?

Стимул – это внешнее, естественное или искусственное (а иногда и контролируемое внутреннее), воздействие на организм (или его отдельный орган) с целью искусственно описать естественные реакции организма или исследовать реакцию организма (или органа).

Рефлекс – это видимая, наблюдаемая и измеряемая реакция (обычно физиологическая, в том числе и моторная) организма (или его отдельного органа) на предшествующий (на секунды) во времени такой реакции стимул.

Цель стимульного воздействия на организм установление (проверка) стимул­-рефлексной связи, которая интерпретируется обычно как причинно-­следственная или причинная (каузальная).

Важнее всего определить саму связь, хотя часто под словом «рефлекс» понимают именно связь.

Безусловная стимул­-рефлексная (функциональная) связь – это установленная в эксперименте или в практике жизни организма природная изначально (врожденно приданная) связь между стимулом и рефлексом в виде повторяющейся (закономерной) последовательности событий, где стимул является достаточным условием для появления рефлекса, см. П 1.4.

Началось все с Декарта, история известная, и мы пишем не учебник по этой теме. Что же это за принцип – изучать не конкретное, а воздействие и реакцию (или отклик) на воздействие?

Мышление стимулами воздействий на исследуемый объект и наблюдениями откликов системы на такие стимулы оказывается особой (и вероятно, самой простой) методологией эксперимента с произвольным физическим объектом. Глубина познания объекта сродни мышлению ребенка, вертящего игрушку, и осознанно ломающего ее: «А что там внутри?»

Усилие – это «приложенный стимул». Рефлекс – это то, что получится, реакция! Для начала и такое исследование хорошо! С чего-­то нужно же начинать!

К середине XX века, всего 50–60 лет назад, появилась новая наука и система принципов исследования или методология – «системный анализ». Она, обобщая формы природы и методы их исследования, наименовала абстрактный объект исследования с неизвестными свойствами – «черным ящиком». На черный ящик воздействуют заданные исследователем «входные сигналы», и от него исследователи получают «выходные сигналы». Таким образом, в биологии тоже измеряется функция, где аргумент функции – стимул, а значение или результат функции – рефлекс.

Рожденный чуть ранее системного анализа бихевиоризм фактически начал использовать модель «черного ящика». И естественно, объект бихевиоризма – врожденная, точнее, безусловная стимул-­рефлексная связь, не предполагала работу сознания, кроме сознания экспериментатора. Безусловный рефлекс полагалось интерпретировать вместе со стимулом как обнаруженную (экспериментатором), встроенную функцию объекта (организма, «черного ящика»)[2]. Но человек не был бы человеком, если бы не заметил, что природная функция изменяется, если случайно изменяются внешние условия ее, функции (и организма, ее носителя) существования. И человеком, который впервые вместе с коллегами это заметил и описал, был Иван Петрович Павлов.

14.5. Определение условной стимул­-рефлексной связи

Условные стимул­-рефлексные связи строятся естественным путем – природой и людьми в биологическом мире или искусственно человеком в отношении животных и других людей. Появление таких связей обычно усиливает возможность предупреждать или делать более эффективным, более гибким, адаптивным поведение организма.

Условная стимул-­рефлексная связь (упрощенно, «условный рефлекс») – это результат превращения уже обнаруженной безусловной стимул-­рефлексной связи в условную связь. Что означает «условную»?

При построении условной связи появление безусловного стимула опережается появлением стимула-предиктора, возможно символического, но доступного восприятию сенсорной системой организма. Стимул-предиктор именуется условным стимулом. После обучения условная стимул-рефлексная связь может использоваться для вызова рефлекса условным стимулом в отсутствии безусловного стимула.

Но эти цели исследователя. А природное появление условной связи возникает при естественном обнаружении (в ориентировочном поведении) природного условного стимула. Применение условной стимул-рефлексной связи оказывается более ранним, упреждающим, сберегающим ресурсы организма запуском полезного рефлекса организма или эффективного подготовления сберегающего мобилизационного поведения или защитных предупреждающих форм поведения организма. Условная стимул-рефлексная связь всегда построена по принципу «Если стимул (возможность или опасность)…, то (необходимое) действие…».

Мы дали понятие условной стимул-рефлексной связи. И это верное с позиции бихевиоризма понятие условной стимул-рефлексной связи в реальности не выдержало испытания опытами потому, что опиралось на парадигму (идеологию) простой стимул-рефлексной функции. И ниже мы это показываем.

Дело в том, что представление организма как функциональной системы, но без учета обратной связи оказывается не полным. В целом же идея функционализма предполагает, что «черный ящик» – функция неизвестной сложности.

Авторы же предполагали достаточно простые функции. Исследователи, увлекшись этой абстракцией, с самого начала перестали учитывать, что их объект исследования не вполне «ящик». Это нечто более сложное «с самого начала». И они, не задумываясь, подавали «на вход» их живого «ящика» не только означенные в эксперименте «стимулы». Они этот «ящик» кормили, убирали его экскременты и делали множество других операций помимо экспериментов со стимулами и рефлексами, но не считались с тем, что их «ящик» еще и просто «живет».

У каждого времени есть свои иллюзии, рождающие чрезмерный оптимизм. И некому было посоветовать экспериментаторам, увлеченным чистотой экспериментов, что прежде экспериментов с «реакциями» (вегетативными или секреторными измеряемыми или внешними моторными) полезно было проверить «ящик» на необходимые условия существования вообще, то есть «бытия».

Например, «ящику» полезно периодически подавать общий сигнал в виде воды и пищи и получать известную реакцию в виде готовности к каким-либо реакциям в жизни. То, что «черный ящик» разрушается как объект (подыхает), если его долго не кормить, вполне мог бы породить у вполне сытого исследователя такой новый объект или свойство как «энергетическая потребность» или «нужда», «потребление», техническое обслуживание черного ящика. И это вполне научные знания, которые должны были ложиться в основу (и предшествовать) любой теории рефлекса. Отсюда сразу бы исчезли всякие намеки на абстрактную «целенаправленность», которая возникала позже у Скиннера. Ящик не устанавливает себе «цели выжить», а просто имеет группу функций как процессов или «нужд», «потребностей» своего существования. А «ящик» с «нуждами», да еще с внутренними процессами, уже никак не укладывается в простой функционализм. И то, что ящик потребляет как условие своего существования (для прочих экспериментальных изысков), влияет на выполнение им всех других функций и процессов, включая стимул-рефлексные связи. И «кормление» или энергетическое снабжение ящика как «влияние» можно использовать в качестве изменения условий появления внутренних (например, секреторных) реакций «ящика» (Павлов) или изменения (моторных) процессов или оперантного поведения (Торндайк, Скиннер). А далее уже, исходя из результатов обусловленности «реакций» ящика кормлениями (или подкреплениями) и стимулами, такое изменение реакций в зависимости от структуры внешних стимулов полагается интерпретировать как новое свойство «черного ящика». Это новое свойство есть нечто вроде объекта «изменяемой условной памяти» в черном ящике типа «если…, то…», например, под вымышленным именем «центральной нервной системы». И это уже не просто «память», а «память во имя и в целях выживания (неразрушения) ящика», то есть и обучаемое, и решающее, и реагирующее, и влияющее на среду устройство.

Мы показали, как должен был бы мыслить строгий бихевиорист и подлинный последователь Норберта Винера, и далее не будем продолжать эту тему «целей».

Стимул-рефлексная связь оказалась ожиданием простой функции. Если бы мы не строили условных связей, то так бы оно и было. Но изменение функции извне должно было ставить вопрос о памяти и других объектах функциональности и в математическом, модельном смысле. Не исключено, что дело обстояло в недостаточной математической культуре экспериментаторов (в ожидании ими простоты). И хотя И. П. Павлов окончил математический факультет, но в его время динамические интегральные функции еще не стали практикой в исследовании и измерении. И результаты и начальные успехи Павлова для его времени наиболее выразительны.

Есть поговорка: «простота хуже воровства». Простая начальная модель (исследования) похитила ясное понимание проблем и верное развитие экспериментов по их разрешению. Она создала противоречия, которые наука в выбранной парадигме не смогла разрешить. И сейчас нам следует это показать.

В природе условные рефлексы возникают вполне обоснованно, отражая причинно-следственную связь среды, которую вполне могут использовать биологические особи, неосознанно приспосабливаясь к среде. И это происходит без оповещения экспериментаторов о сути установления (закрепления или подкрепления) таких связей.

В экспериментах исследователь действует менее определенно, нарушая порядок, произвольно изменяя условия при работе с создаваемой или уже созданной связью. Он может ослаблять и повторно восстанавливать условную стимул-рефлексную связь. У Павлова эти вариации именуются «возбуждение (первичное установление условной связи ­ СЧ), торможение (утрата связи – стирание рефлекса ­ СЧ) и растормаживание (торможение торможения или восстановление рефлекса ­ СЧ)», [Павлов И. П., с. 43].

Однако в работе экспериментаторов возникла неопределенность: в отличие от природы не все безусловные стимулы (или стимулы, которые считались «безусловными») оказались надежными для формирования условной связи. Достаточно привести три известных нам примера.

Первый пример (предъявление пищи – слюноотделение). Павлов говорил о безусловном рефлексе слюноотделения на предъявленную пищу – стимул предъявления вида и запаха пищи. Для него исследователь строил условную связь по вспышке света или по звонку. Изначально Павлову казалось, что безусловный рефлекс слюноотделения работает всегда. Но позже он уже не был категоричен по поводу слюноотделения. Оказалось, что изначально собака, увидев порцию пищи, съедала ее, и это было самым существенным, но исследователи осознали это значительно позже. И. П. Павлов:

«если долгое время, дни и недели, животному показывают какую­-нибудь еду, не давая есть, то она (пища – СЧ) совершенно теряет свое раздражающее действие на расстоянии, т.е. на глаз, нос и т.п.» [Павлов И. П., с. 23].

Второй пример (впрыскивание кислоты в пасть и слюноотделение). Впрыскивания в пасть собаки слабого раствора соляной кислоты (стимул) вызывает сильное слюноотделение (безусловный аверсивный, то есть отрицательный, рефлекс). Последующее подключение предварительного условного символического стимула (звонка или вспышки света) за секунды до впрыскивания вызывает также сильное слюнотечение – условный рефлекс создан. Если далее снять впрыскивание раствора кислоты после звонка, то реакция слюноотделения постепенно и очень медленно ослабнет (затормозится).

Третий пример (удары тока и прыжок на безопасную территорию). Рассмотрим эксперимент Долларда и Миллера. Крыс научили выпрыгивать из опасной токоударной зоны по звонку за несколько секунд до удара током. После прыжка в безопасную зону звонок прекращался. И для каждой из них не требовалось ничего подкрепляющего, чтобы при звонке постоянно выпрыгивать из опасной зоны в последующем. Произошло создание (возбуждение), но ослабления (торможения) рефлекса далее не произошло. Это рефлекс на звонок – условный стимул (страха боли). Но условная связь сохраняется без потерь при сохранении условий эксперимента.

Как видим, в первом примере природно выглядящее как безусловный стимул – предъявление пищи ( в обычной жизни животного) – вызывает рефлекс слюноотделения, а у экспериментатора – не всегда, а только при последующем кормлении. При звонке как условном стимуле рефлекс слюноотделения (без кормления) быстро угасает.

Во втором примере кислота в пасть всегда вызывает рефлекс слюноотделения. Но звонок, как условный стимул в отсутствии безусловного стимула (кислота в пасть) может долго работать в рефлексе слюноотделения.

В третьем примере, изъятие безусловного стимула (тока) вообще не тормозит (не стирает) рефлекс (прыжок) как условную связь.

Павлов ощутил со временем проблемы неоднозначности такого рода и говорил очень осторожно, например, когда речь шла о пище, стоящей перед животным и о пище, взятой в рот:

«Это возбуждение (визуальное) менее часто действует, чем тогда, когда предмет находится во рту. Но, однако, можно так предмет изучить, так с предметом освоиться, что, наконец, все те условия, от которых зависят действие вещества на расстоянии, вы будете иметь в ваших руках. Если мы дошли до этого (а это есть сейчас действительное положение дела), то это и есть закономерность», [Павлов И. П., с. 85].

Эта осторожность означала, что собственно теории закрепления условной рефлекторной связи пока нет. Не ясно, когда возникает устойчивое обучение, а в каких ситуациях не возникает, не ясно, когда результат обучения ослабляется (тормозится) при отсутствии безусловного стимула, а когда не ослабляется.

Проблема неоднозначности породила идею о том, что в подобных экспериментах следует найти такой стимул, который «подкрепляет» возникающую связь[3]. Позже Скиннер утверждал необходимость подкрепления при оперантном или инструментальном обучении. Получилось, что иногда подкреплением оказывался сам безусловный стимул, а иногда нет. И тогда подкреплением выступало некоторое дополнительное действие. Так и возникло представление о необходимом «подкреплении» как третьем факторе, который гарантирует закрепление условного рефлекса на фоне безусловного (при связывании условного стимула с безусловным стимулом).

Если бы понятие «подкрепления» вытекало из теории бихевиоризма, то она была бы полна. Однако, понятие возникло из кризиса теории, ее неполноты. И дополнение не стало разрешением кризиса. И это видно из обзора определений «подкрепления». Определения мы анализируем в следующем разделе.

14.6. Определения подкрепления по Оксфордскому словарю Ребера

Почему выученные условные стимул-рефлексные связи некоторых типов удерживаются, а другие стимул-рефлексные связи ослабляются, не восстанавливаются? Пусть читатель попробует разъяснить сам варианты 1, 2 и 3 в предшествующем разделе. Позже мы это сделаем вместе!

Бихевиоризм и его статус оказался под вопросом как теория. Ключ, как казалось исследователям, лежал в определении подкрепления или принципа подкрепления: «Что есть подкрепление? Есть ли теория подкрепления или ее нет?»

Наиболее интересный обзор противоречий, данных в науке термину «подкрепление» дает Большой (или Оксфордский) толковый психологический словарь под редакцией А. Ребера 2000 и 2002 года [Ребер А., 2000, с. 58–59]. При этом авторы словаря сами определяют многообразие представлений о понятии как «лексикографическую ловушку». Ниже мы даем восемь определений и их анализ. Интересно, что в определениях истинный (как будет позже ясно) ответ как бы разбросан по отдельным фрагментам.

Вот первое определение:

1. «Операция по усилению, поддержке или закреплению чего­-либо, или событие, которое усиливает или поддерживает… «что-либо» усиливаемое обычно считается приобретенной реакцией на связь между этой реакцией и стимулом».

В этом определении сразу видно, что слабое место – это представление о том, что подкрепляется. В реальности под объектом «что-либо» речь идет об условной стимул-рефлексной связи. Общность или неопределенность стимулов и реакций в общем случае возвышает эту конструкцию до принципа «причины и следствия» на метафизическом уровне. С другой стороны здесь отражается искусственность или конструктивизм построения связи на живом организме. Произвольность и неопределенность подкрепления как бы провоцирует оптимизм проектировщика связей. Оптимизм И. П. Павлова в этом отношении показателен. Достаточно найти подкрепление и возникает нечто вроде причинно-­следственной связи.

Определение 1 предлагает читателю самому найти «операцию» усиления, поддержки и закрепления произвольного стимула и произвольной реакции. Предлагается найти произвольные стимулы, видимые на них реакции, придумать символические стимулы и закрепить их тем, что обнаружишь как «фактор подкрепления», если рефлекс закрепится. Получается, что можно сотворить любое «чудо» (рефлекс), если найдешь «способ закрепления». Возникает ощущение свободыи ожидания чистой алхимии! И в алхимии важно найти «нужные» вещества, смешать их, сотворить с ними нечто «подкрепляющее». И золото или «философский камень» готовы. И это представлено в виде теории.

Вот второе определение:

2. «В классическом обусловливании – безусловный стимул (БС), когда он предъявляется либо одновременно … с условным стимулом (УС), либо вскоре после него. БС в этих условиях явно функционирует как подкрепляющий стимул  «связи» УС­-БС в значении 1, так как, если он будет опущен, произойдет затухание».

Словарь комментирует оба первых определения достаточно положительно:

«Эти первые два значения относительно бесспорны 1 – безобидная тавтология («подкрепление подкрепляет»), а 2 ­ описание эмпирически очевидного состояния дел».

Но далее статья «Подкрепление» отмечает (жирным текст выделен нами ­ СЧ):

Трудности с этим термином возникают тогда, когда предлагаются определения, содержащие теоретические предположения относительно участвующих в этом механизмов, особенно когда рассматриваются инструментальные модели поведения.

Могучий английский язык даже в русском переводе, сообщает нам, что «бесспорность» не просто «относительна», но что ее вообще нет. Имеются и более конкретные основания сверх дипломатии туманного Альбиона.

Определение 2 всю смысловую нагрузку определения абстрактного «подкрепления» переносит на суть «безусловного стимула». И это оказывается тавтологией, ибо абстрактный «безусловный стимул» есть то, что «подкрепляет». Безусловный стимул – это то, что влечет рефлекс. Но это и комментарий, дополнение к определению 1. Здесь только вариант классического обусловливания. И само такое определение есть теория возможности существования безусловных стимулов, которые влекут возможность и условных. И, кстати, о рефлексе здесь не сказано ни слова, хотя ясно, что рефлекс – продукт сначала безусловного стимула, потом пары условного и безусловного, а потом только условного.

Ошибка определения 2 кроется в неоднозначности результатов, которые никак не укладываются в заявленную фразу. Это видно в тех же трех примерах.

Первый пример (предъявление пищи – слюноотделение, классическая связь). Безусловный рефлекс – предъявление пищи (по Павлову), которое вызывает рефлекс слюноотделения, не является, как позже установлено, само по себе подкреплением. Безусловным стимулом тогда может быть впрыскивание пищи в рот [Павлов И. П., с. 23]. Заблуждение имело причиной то, что после каждой демонстрации маленькой порции пищи, эту порцию давали съесть.

История исправлений ошибок в процессе экспериментов Павлова не приводит, тем не менее, к ясному использованию определения 2. За первой ошибкой стоит вторая. Даже взятие пищи в пасть не является безусловным стимулом. Есть врожденный условный стимул – молоко матери (из опытов И. С. Цитовича [Павлов И. П., с. 87]). Прочая пища изначально не вызывает интереса у щенков. И к остальной пище идет приучение щенят (импринтингом?). Поэтому остальная пища в пасть является приобретенным условным стимулом. В этом смысле стимул вкладывания пищи в пасть и даже молока вообще не безусловный рефлекс. Молоко – генетически условный стимул, годный к ослаблению, как и любой приобретенный.

Второй пример (впрыскивание кислоты в пасть и слюноотделение, классическая связь).

Впрыскивание кислоты в пасть вызывает жжение. Эта операция – безусловный аверсивный стимул (БС). Реакция – слюнотечение. Она снимает жжение, разводит кислоту. После установления условной стимул-рефлексной связи на звонок условный стимул, используемый отдельно, вызывает не жжение, а только страх и потому превентивное опережающее слюноотделение.

Поэтому в двух различных случаях одно и то же явление – слюнотечение оказывается в разной функции (неподкрепления или, наоборот, подкрепления) относительно разных условных стимулов. И после установления условной связи ее прямое использование без безусловного стимула приводит к различным результатам. В одних ситуациях условная связь гасится, а в других – поддерживается.

В первом примере «безусловный» стимул (вкладывание пищи в рот) ведет себя в соответствии с определением 2. Его изъятие гасит условную связь.

Во втором примере изъятие подачи кислоты в рот слабо влияет на угасание рефлекса слюноотделения[4].

Таким образом, позитивный и аверсивный безусловные стимулы различным образом влияют при своем исключении из схемы на гашение условного стимула (звонка). Аверсивный стимул имеет тенденцию быть условно «вечным» при сохранении условий эксперимента.

Третий пример (удары тока и прыжок на безопасную территорию). Как и во втором примере в случае аверсивного безусловного стимула (удара током) после установления связи с условным стимулом (звонок) возникает устойчивое сохранение условной связи без продолжения действия безусловного стимула.

Это означает, что роль безусловного рефлекса в различных экспериментах различна и не совпадает с заявленной формулой. Таким образом, у нас целый ряд недостатков формулы 2:

а) Подкрепление не является принадлежностью только безусловного стимула. Оно может быть представлено и безусловным стимулом, и наблюдаемым рефлексом или третьим инструментальным действием (фактором), включая произвольное символическое, придуманное экспериментатором, и природным средством и активностью, обнаруженной самой особью. Один и тот же условный стимул может использоваться для разных рефлексов, один и тот же безусловный стимул для разных рефлексов может быть или не быть подкрепляющим.

б) На возможность подкрепления влияют начальные условия эксперимента. Так, в некоторых случаях (метаболизма) организм должен иметь состояние готовности к рефлексу (например, голод). И это условие отсутствует в формуле 2.

в) Имеет место влияние конечных условий эксперимента или его общего объема. В случае кратных повторов подкрепление позитивного условного рефлекса перестает работать по принципу насыщения (утраты готовности к повторению на некоторое время). И это условие отсутствует в формуле 2.

г) Существует влияние конечных условий эксперимента или его общего объема. В случае кратных повторов подкрепление аверсивного условного рефлекса перестает работать по принципу истощения (утраты готовности к повторению на некоторое время). Например, в примере 1 и 2 перестает выделяться слюна – не достает воды, в примере 3 животное устает от прыжков. Ему не достает сил, при этом опасность боли выше пищевого требования и животное слабеет. Прыжки, а потому и условный рефлекс может прекратиться. И это условие отсутствует в формуле 2.

Мы закончили доказательство неполноты формулы 2.

Продолжим анализ других определений подкрепления. Ниже мы даем определения 3, 4, 5, 6 и 7:

3. Любой набор обстоятельств, которые организм находит приятными или приносящими удовлетворение.

4. Любое событие или действие, которое служит для уменьшения влечения (СЧ ­ т.е. потребности). Это, конечно не столько определение, сколько теоретическое утверждение относительно механизма подкрепления; см. здесь гипотеза ослабления влечения. Таким образом, это значение было отклонено в основном из­за невозможности найти свидетельства операции ослабления влечения во всех тех случаях, когда наблюдаются эффекты подкрепления (в значении 1).

5. Прекращение или изменение определенных стимульных условий. Это определение происходит из теории смежности (СЧ – теория научения Гатри по одной попытке усвоения связи стимул-рефлекс – отклонена научным сообществом), в которой утверждается, что усваивается именно последнее выполненное действие в определенной ситуации. Фактически, как быстро заметили защитники этой точки зрения, это вообще не определение, а скорее попытка отказаться от термина подкрепление.

6. Любое поведение с более высокой степенью вероятности его возникновения в данный момент, чем некоторого другого поведения. Это значение выражено так называемым принципом Примака…, который подчеркивает относительность подкрепления.

7. Знание результатов, обратная связь относительно правильности или уместности поведения. Это значение имеется в виду практически во всех областях психологии, где человеческие существа являются основными субъектами экспериментов.

Для определения 6 мы рассмотрим основания (принцип Примака) в п. 14.9.

В определениях 3, 4, 5 и 7 мы видим просто набор верных, но в отдельности не полных частичных истин, касающихся целей нашей работы. Этот обзор включает понятия «удовлетворения», «влечения», «стимульных условий», «желаемости» или «высокой вероятности поведения». Все эти понятия выходят за рамки стимул-рефлексной теории. Они выводят на модель потребностей, их снятие, удовлетворение.

Интересно, что сам автор словаря дает общую оценку этим  многим определениям

Это множество частично перекрывающих друг друга и иногда противоречивых определений не удовлетворяет никого, и меньше всего психологов, которые часто оказываются в лексикографической ловушке при использовании этого термина. В реальном смысле – часть проблем возникает вследствие попыток трактовать это понятие так, как будто оно представляет единственный фундаментальный принцип, действующий во всех обстоятельствах. Так или иначе, это представление кажется довольно ошибочным. Маловероятно, что одни и те же принципы действуют тогда, когда голодная крыса получает корм после того, как нажала на рычаг, и когда присуждается Нобелевская премия за блестящее научное открытие. Однако в обоих случаях поведение «подкрепляется» в том смысле, что крыса возвращается к рычагу, чтобы опять на него нажимать, а ученый – в лабораторию, чтобы работать над другими проблемами. Кроме того, физическая боль действует как подкрепление для мазохиста, наказание может подкреплять признание у того, кто испытывает глубокое чувство вины, альтруизм подкрепляет благородство, а отказ от ответственности будет служить формированию авторитарной личности.

Забегая вперед, скажем, что в этой части автор «довольно ошибочен». Крыса и нобелевский лауреат на равных возвращаются к своим делам. Все приведенные относительно сложные примеры для разных потребностей и метапотребностей верны, и потребности всех видов включают «единственный фундаментальный принцип, действующий во всех обстоятельствах» – всякая природная или вымогаемая извне (и экспериментатором) активность и рефлексы как части активности – должны удовлетворять потребность. Удовлетворение и есть подкрепление. Но цитируемый нами автор не имел опыта обобщения потребностей на уровне Маслоу­3 или аналогичной ей. Кстати, и сам Павлов подсознательно, вопреки своей теории, часто выходит за ее рамки. Например, он использует термин «успех», когда говорит о правильности и вредности (или неустойчивости?) условных стимул-рефлексных связей:

Правильные (ассоциации, связи – СЧ) подкрепляются успехом, вредные, в конце концов, исключаются неуспехом, задерживаются неподкреплением [Павлов И. П., с. 228]

А ведь, используя понятия «успех» и «правильность» нужно понимать, о чем идет речь. Успех с это уже выход за рамки теории. Успех, правильность «чего?» Ведь не имел же Павлов в виду, что «правильные связи подкрепляются подкреплением, не правильные не подкрепляются?» Здесь ключом является проскользнувшее «вред». Вредные связи для животного, для особи, для человека! Альтернативно: «успешные» – означают «полезные»! Вредные или полезные связи для «существования» – вот о чем идет речь. Все это факторы удовлетворения пользы, сиречь потребностей.

А. Ребер делает еще один интегральный вывод

Диапазон и разнообразие предметов, которые могут функционировать в качестве подкрепления (в значении 1), по существу безграничны, и неспособность выделить какие-либо общие основные механизмы привела к значению 8.

И потому автор статьи в словаре так же становится жертвой традиционного смешения потребностей и мотивов, в связи с чем мыслит подкреплением каталог мирового рынка товаров и мировую культуру впридачу. Эта «безграничность» и определяется трудностью в психологии и помимо теории Маслоу или гипотетически аналогичной ей по мощности выделить «какие-либо общие основные механизмы» или «фундаментальный принцип».

И автор обзора приводит последнее «непротиворечивое» определение:

8. Любое событие, стимул, действие, реакция или информация, которые, если следуют за реакцией, служат увеличению относительной частоты или вероятности возникновения этой реакции. Это так называемое нейтральное определение, так как оно не требует никакой теории и не выдвигает никаких предположений относительно основного действия или роли подкрепления. Оно также, по существу, содержит в себе круг: наличие подкрепления определяется посредством наблюдения усиления реакции, а усиление реакции, с необходимостью, является доказательством того, что имело место некоторое подкрепление.

Далее автор обзора комментирует:

Многие выступали против этого определения, и у них были для этого достаточные основания. Этот вид семантического притягивания является слабым дефиниционным основанием для одного из наиболее широко используемых в психологии конструктов. Однако это значение является доминирующим. Оно довольно точно отражает то, как чаще всего используется этот термин, и таким образом, пока следует довольствоваться этим. Обратите внимание, что во всех этих значениях сам термин может относиться к (а) процедуре представления или прекращения подкрепляющего события, (б) теоретическому процессу, который, как предполагается, участвует в его действии, или (в) фактическому событию или действию непосредственно. Рекомендуется употреблять термин «подкрепление» только в первых двух случаях, а для последнего предназначается термин «подкрепляющий стимул», [Ребер А., 2000, с. 58–59].

Восьмое «доминирующее» определение при всей своей абстрактности не годится.

И мы в следующем разделе приведем наши «достаточные основания» против того, чтобы «довольствоваться» этим «доминирующим» определением. Собственно основанием является вся эта работа, но мы начнем с малого.

14.7. Восьмое «вероятностное» определение. Математика оказывается нищетой философии, когда игнорирует физику

Математика никогда не являлась средством обнаружения физической модели или моделей явлений других наук вплоть до философии, кроме самой математики. Она была и есть инструмент не открытия, а только описания, моделирования и количественного исследования уже качественно открытых реальных естественных процессов[5].

Короче, ядро познания естественных процессов содержится не в математике (математическом моделировании или теории статистики и т. п.), а в понимании связей объектов природы (человека и общества), которые позже в описании преобразуются в математические модели объектов.

Абстрактный стимул и абстрактный рефлекс с использованием абстрактного определения их устойчивости или роста, сохранения или прекращения, то есть подкрепления, является открытием и подтверждением только одного следующего чисто философского вывода.

Причинно-следственные связи или функциональные связи в организме, как и во всей природе многообразны. Они обычно не укладываются в схему аргумента и функции, причины и следствия. Описание простой функции связи не достаточно. Оно требует поиска методом проб и ошибок в неопределенном континууме третьего или внешнего фактора, причины или основания (и теории поиска основания такой связи). И такой фактор – подкрепление – может быть объектом любой природы. А теорией основания подкрепления может быть, например, теория потребностей или какая­-то иная теория,

Когда автор статьи в Энциклопедии «разрешает» использовать определение к гипотетическому теоретическому процессу, это выглядит чуть иронией. Мы прекрасно знаем, когда нам использовать вероятностные и статистические модели в теориях. Но если существует гипотетическая теория с произвольным фактором неизвестной природы, который следует не просто измерять (вероятностно), но еще и искать в бесконечном мире факторов природы, то это означает абсолютную неготовность теории к количественным исследованиям. «Третий лишний» фактор (подкрепления) должен быть явной частью теории, исследующей стимул-­реакцию (рефлекс, влечение и т.п.) или должен быть указан явный способ его определения.

Чистым результатом восьмого определения является методологическое суждение философского уровня в виде, которые мы очищаем в его смысле догола: «любое событие, которое статистически может выглядеть как причина следствия, допускается к рассмотрению или к утверждению в качестве причины». И этот нонсенс давно известен.

Само предложение измерять вероятность «неизвестно чего», что не попадется под руку или, например, статистическую корреляцию произвольных последовательных пар событий, не гарантирует ошибки, как и скандально известная проверка утверждения, что наличие цилиндра и зонтика в Англии XIX века обеспечивает высокое здоровье их носителей.

Есть и еще не менее сильные аргументы. Авторы не подозревают, что увеличение частоты и вероятности появления реакции ведет (рано или поздно) к падению реакции (перенасыщение). А накопление реакций запуска, как и снятия аверсивных потребностей истощает силы организма (истощение). И в реальности возобновление реакции во всех типах рефлексов в комбинации с подкреплением будет испытывать циклическое поведение. Явление шире даже просто системы обратной связи и должно включать несколько дополнительных факторов.

Итак, определений как минимум восемь. Почти все не годны.

14.8. Шестое определение. Принцип Примака и его перспективы

Отметим, что к последнему, защищаемому авторами словаря, восьмому определению относится или примыкает по смыслу во многом и шестое определение со ссылкой на так называемый «принцип Примака» (David Premack).

Давид Примак выдвинул теорию о “преобладающей реакции”. Этот принцип гласит, что:

 «любая доминирующая реакция способна играть роль подкрепления для предшествующей более слабой, и, следовательно, поведенческие акты, чтобы служить подкреплением, не обязательно должны приходиться на конец цепи поведенческих актов» [Кондаков И. М., статья «Примак Давид», с. 274].

Общее в определениях 6 и 8 – это вероятностный аппарат. Аппарат оценивает качество подкреплений и моделей поведения, которые ими поддерживаются (подкрепляются). Модели поведения и подкрепления абстрактны. Но теория Примака расширяет наше представление о соотношении методов, которые выбирает особь (и человек для особи или для своих собратьев по разуму) в инструментальном плане. То же происходит и в плане классического рефлекса с помощью подкреплений и вероятностной их оценки (в мозге). В этих соотношениях мы увидим нечто новое.

Обратимся к цитате о роли подкрепления «доминирующей реакции». Здесь как бы все с ног на голову! Как можно доминирующее в реакциях запустить позже, а слабое сделать предшествующим и раньше?

Принцип Примака гласит, что подкрепление – это «любое поведение с более высокой степенью вероятности его возникновения в данный момент, чем некоторого другого поведения».

«Высоковероятное» поведение? Что это такое?

У Д. Примака оно дается в контексте, который не объявлен. Его вынуждены расшифровывать читатели. Контекст совершенно не типичен для реальной жизни биологического и социального мира, но зато годится для управления животными и людьми или их дрессировки, управления обществом. Автор принципа своего имени понимает высоко вероятным то, что желается, что вызывает удовольствие и приятно.

Вот пример игрового воспитания собаки от Сюзан Гарретт в ее статье «Создавая успех. Воспитание необычного чемпиона» [Гаретт С.]. Ее собака вполне сыта, и ее поведение на игровом поле по определению игровое. Ее стимулируют бегом за игрушкой по туннелю. Потом сам туннель становится просто полем игры для собаки. Собака получает удовольствие от преодолений трудностей спортивных снарядов. У собаки возникла метапотребность. «Ценность препятствий стала огромной для него, так что он не мог дождаться тренировки. Он тянул и рыл землю лапами, идя на поводке к полю со снарядами». Хозяйка использовала принцип Дэвида Примака следующим образом: «доступ к высоковероятному поведению (в данном случае, творчество преодоления препятствий) может поощрять низко вероятное поведение (спокойный подход к полю со снарядами на провисшем поводке – дисциплина!), или, простыми словами, чтобы получить то, что ты хочешь, сделай сначала то, что я хочу».

Итак, идея Примака, кажется, позволяет маловероятное действие за счет многовероятного. Не похоже ли на создание вечного двигателя? Да! Чтобы заставить, принудить к каким-либо действиям, которые необходимы (потребны) кукловоду (маловероятные по Примаку), следует ограничить (или прекратить) у подопытных возможность высоковероятного поведения. Тем самым, необходимо сделать возможность высоковероятного поведения, то есть поведения потребного для подопечного, поведение, удовлетворяющее ведущую потребность, поощрением за какие­то неинтересные виды деятельности. Похоже на фокус превращения естественного в неестественное! Или создание маловероятного за счет более (много) вероятного! Похоже, мы способны на основе беспорядка или равновероятного построить нечто невероятное, то есть уменьшить энтропию! Новый вечный двигатель? И еще! Выше в определении принцип Примака в словах «поведенческие акты, чтобы служить подкреплением, не обязательно должны приходиться на конец цепи поведенческих актов» видна даже бравада. Подкрепление в конце может отсутствовать! Это что? Заявка на кредит доверия у животных? Сначала подкрепим – потом будет исполнено? Ну что ж, заявка есть – давайте разбираться!

Чтобы понять, что это за метод и как он влияет на отказ от потребности, за которым стоит отказ от удовольствий, следует присмотреться к построению такого механизма. В этой логике опущен механизм построения. А дьявол прячется в деталях!

Чтобы создать принуждение к труду (принудить к произвольной активности A с помощью последующего поощрения или подкрепления активностью В), необходимо, чтобы особь уже испытала и ту (А), и вторую (В) активность, и чтобы она была знакома с вредными и полезными свойствами и той, и другой. Внимание! Высоковероятное поведение B означает некую господствующую потребность B'. Если сама активность доставляет удовольствие, то это, мы знаем, метапотребность. В общем случае активностью B может быть и устранение голода или страха – удовлетворение потребности безопасности. В свою очередь активность A может вообще быть капризом манипулирующего экспериментатора или действием, которое удовлетворяет его потребность.

Далее, чтобы построить принуждение к активности A через поощрение в виде активности B манипулятор обязан провести серию операций с подопытным субъектом в следующем цикле:

1. Лишение активности подкрепления В.

2. Принуждение к активности А.

3. При исполнении A экспериментатор дает особи поощрение в виде B, а при неисполнении А – поощрение В отсутствует.

4. Далее цикл повторяется с п. 1.

Но на все это требуются ресурсы экспериментатора. Какие ресурсы и на что? В отличие от бихевиористов, мы видим второй план, который они обычно опускают. В процессе таких принуждений и обучений экспериментатор обязан «содержать» особь, удовлетворять все потребности подопытной особи или контролируемого человека или сообщества, уровень которых ниже доминирующей потребности или, то же самое, высоковероятной или высоко потребной и желанной активности.

Так, например, в случае, если высоковероятна игра, это означает, что животное или человек сыт и не испуган. Если высоковероятной потребностью является пища, то это означает, что наш объект как минимум не испуган. Короче, кроме манипулирования предложением двух форм активности А и В подопытному субъекту, экспериментатор затрачивает свой ресурс на поддержание уровня актуальности у субъекта ценности или высокой вероятности активности В (или потребности В’) и всей ниже подчиненной сопутствующей жизнедеятельности.

Что же возникает в психике подопытного под действием манипулятора при указанном выше алгоритме?

Обратим внимание на принуждение к активности A. Что это за активность А?

Если действие A совершенно не удовлетворяет никакой более низкой потребности самого подопытного, то такое (инструментальное) действие А оказывается для него символическим – то есть просто условием (возможности) запуска активности В. Действие А оказывается символическим событием (и условием, и активностью, и инструментальным «рефлексом») для запуска вполне надежного и проверенного ожидания удовлетворения потребности В’ (после А активность
В удовлетворяет В’). В работе с животными активностью A может быть выступление дрессированного животного перед публикой в цирке. В свою очередь, действие B может быть не только вызвано позитивным удовольствием, но и, например, снятием постоянного страха. Так, если по звонку крысы прыгнули на безопасную территорию, чтобы их не ударило током, а звонок продолжает звенеть, то крысам можно дать на этой территории рычаг, чтобы они могли нажать его и прекратить звонок. И тогда они успокоятся. Далее они с высокой вероятностью будут нажимать рычаг после прыжка. И их поведение B будет «высоко вероятным», поскольку снимает страх, удовлетворяет потребность в безопасности. Это и было реально проделано в продолжении экспериментов Долларда и Миллера.

Что же означает и что формирует цепочка 1­4? Она формирует условную потребность – выполнять указанное действие A, если необходимо получить удовольствие или ресурс для получения удовольствия. Само удовольствие не принципиально – это удовлетворение просто некой потребности B’, которую можно удовлетворить и которая реально или «высоковероятно» уже имеется. Важно, что если особь не выполнит указанное действие, она не удовлетворит потребность B’. Что это напоминает? Это напоминает потребность в безопасности II. Ожидание удовлетворения потребности B является удовлетворением потребности безопасности II, в которой условием удовлетворения (потребности В) явилась требуемая активность А. Конечно, это не страх, ведь речь (у Примака) идет об удовольствии. Но это тот слабый инстинкт, который упомянут у Маслоу. Не получить что-то хорошее, это – тоже некоторое огорчение. Ну а если удовольствием назначена пища? Это означает, что мы голодны! И это серьезнее! А если хозяин угрожает кнутом? А это уже и потребность в безопасности I, и действие, запрещенное законами некоторых стран, которые (законы) мешают психологу построить общую теорию потребностей.

А что еще это напоминает в нашей реальной жизни? Это очень похоже на нашу обычную работу по найму. Нас обязывают работать в чьих-­то интересах, а расплачиваются с нами, например, деньгами, и деньги служат подкреплением^[6].

Что же это за принцип? Поощрять не интересное или символическое уровнем другой потребности – это означает не только не удовлетворять важную потребность при условии неисполнения некоторых действий. Напомним, что все потребности безопасности и некоторые другие запускаются по внешнему условию, то есть являются условными потребностями. Дополнительными условиями являются и условия удовлетворения предшествующих по Маслоу потребностей, но мы отвлеклись. Удовлетворять потребность по условию – означает использовать сформированную новую условную (приобретенную) потребность B', где условием удовлетворения оказывается инструментальная активность А. По сути, принцип Примака оказывается формированием и последующим использованием беспокойства. Это состояние есть новая потребность – потребность безопасности II. Отличие от обычной потребности безопасности II в том, что под угрозой оказывается не гарантии удовлетворения потребности более низкого уровня (например, голода), что происходит в реальной жизни, а более высокой потребности наслаждений. И то лишь потому, что иерархию нарушает экспериментатор, когда содержит подопытных на полном пансионе. Чем хороша высокая потребность, а не голод? Она не иссякает, она не грозит перееданием, перенасыщением, она бесконечна. Но так ли важен экспериментатор?

А не будь экспериментатора? Бегать нам, собакам по помойкам! Или, наоборот, если мы уже в «раю» и изобильно еды, то балуемся мы любыми играми и любыми снарядами. И никто нам не указ, как себя вести при подходе к игрушкам, друг к другу и так далее! Никто не смеет нас пугать и лишать любимых собачьих дел!

Итак, мы поняли, что происходит?

Да! Из некой актуальной потребности дрессировщик создает другую условную потребность, где эта актуальная потребность выступает только подкреплением или поощрением в удовлетворении совсем другой и новой потребности – потребности в безопасности. Само условие к удовольствию – некая вымогаемая активность – оказывается другой потребностью – потребностью безопасности II, построенной искусственно и являющейся условной.

Наслаждение как подкрепление не принципиально. Можно организовать и уровень безопасности I, когда раб боится кнута и успокаивается, что при выполнении трудовой нормы удара кнута не будет, и безопасности III, когда автору присвоят нобелевскую премию, если он закончит научную работу, и рычаг с лакомством для крысы по списку сомнений Ребера. Можно в порядке поощрения похвалить и рабочий класс (слоганом на демонстрации, газетной статьей или почетной грамотой) за то, что постоянно прокладывает «светлый путь всему человечеству» или воспевать народ, следующему по своему «особому» пути учения Чучхэ в пример остальным народам.

Итак, «высоковероятное» принуждает к «низковероятному», но это формирование низковероятного возникает не само по себе, а за счет затрат уже существующего накопленного ресурса. В реальности понимание «высоковероятного» как удовольствия существует лишь у бездельников sapiens с карманами, набитыми деньгами, и их собачек. Это средства для животных и людей под контролем. Их тратят дрессировщики зверей в цирке, и социальные режиссеры, захватившие бюджет и ресурсы страны для управления подданными. И в этом контексте (избытка, неограниченности) сконцентрированного или монополизированного у Хозяина ресурса подлинная иерархия потребностей может оказаться перевернута с ног на голову и часто так и перевернута. Однако чуда и вечного двигателя (и вечной мотивации) нет! Высшие удовольствия являются самым большим предпочтением. Они и являются доминантой! Например, игры!

Когда? А тогда, когда некто кормит, поит и охраняет контролируемых подопытных. Ибо в соответствии с иерархией потребностей Маслоу испуганное до смерти животное, да и человек, даже есть, не то, что играть не будет. И верно! При появлении страха и даже просто шума мы не едим. И нашим братьям меньшим строим Башни молчания! И ползущее от голода животное совершенно точно играть не будет. С другой стороны обычно сытая обезьяна, да и наш брат разумный, могут в безопасности заиграться очень надолго. Сытые и играющие, тем не менее, уверены, что пища ждет их в миске или в холодильнике.

Для общества это так же верно. Вспомним, слоган римлян Рима № 1: «Хлеба и зрелищ». Когда есть «хлеб», желанными остаются только «зрелища»! В контексте Рима безопасность уже подразумевается. Но безопасность есть тоже затраты ресурса: Траянов Вал? Дорого! Но только тогда у столичных римлян (не у люмпенов – большевики врали, – а у большинства горожан) есть защита и 80 видов карточек снабжения. Тогда важными становятся и зрелища. И это система Маслоу! И для империй это важно: Великая Китайская стена, Берлинская стена, Железный занавес... Чтобы не убежали свои или не прибежали другие. А тогда прикормленные столицы становятся прирученными. И прирученность именуется «инфантилизмом». 

В рамках обычной жизни, в которой нет прикармливания централизованным ресурсом, все значительно грубее и проще. Нормальная жизнь не кормит нас извне. И мы озабочены тем, чтобы быть сытыми. И нанимаемся на работу, которую не всегда выбираем сами. И чем более мы голодны, тем на большее в труде мы готовы. Мы зарабатываем ресурс, приводим себя в порядок, едим, одеваемся, строим дома. Если остаются свободные средства – отдыхаем и играем.

Но мы работаем больше, чем отдыхаем. И ресурса на отдых нам обычно хватает ненадолго. И при недостатке ресурса мы, заигравшиеся в отдыхе, немедленно обязаны вернуться к обычной активности и снова, и снова вынуждены сделать ее «высоковероятной активностью» по выработке ресурса, по удовлетворению безопасности II. Это совершенно не следует из принципа Примака, где низшие потребности и их (предшествующие) активности рассматриваются как успешно (кем-то извне) удовлетворенными. Но это следует, например, из теории иерархии потребности Маслоу, в которой мы опускаемся ниже, если условия удовлетворения высших потребностей отсутствуют^[7].

Итак, мы поставили поведение живого и систему потребностей с головы (эффект Примака) на ноги (теория Маслоу). Чудес не бывает! Точнее, чудеса возникают только в ситуациях отсутствия учета тайных или не оговоренных ресурсов, которые (как контекст) выпадают из поля зрения обманутых зрителей. Сеанс черной магии с разоблачением завершен!

В чем же состояла ошибка? Или подвох? Цитированная фраза выше: «поведенческие акты, чтобы служить подкреплением, не обязательно должны приходиться на конец цепи поведенческих актов» просто обманывает публику. Ведь та реакция, что играет роль подкрепления должна следовать за «предшествующей более слабой». В этой фразе видна просто ошибка. Удовлетворение потребности (подкрепление) всегда следует за появлением потребности или в ее процессе (удовлетворения) и не раньше. Но это понимаем мы! А у бихевиористов нет потребностей, а есть только активность (рефлексы) и своя (похоже, рефлекторная) активность по написанию научных статей.

А вот подлинным заблуждением оказывается следующее.

Первое. Подкреплением рассматривается активность, а не удовлетворение потребности. Но, повторяем, это родимое пятно той науки и способа мышления. В теории рефлексов (активностей) нет потребностей.

Второе. Ошибкой является то, что авторы затрудняются феноменом: некоторые «доминирующие активности», как они говорят, сами оказываются удовлетворением потребностей. И авторы не понимают, каких потребностей. Все, что они знают, это то, что такие действия животные «хотят совершить». И потому они считают такие действия «высоковероятными» и «доминирующими». При этом забывается, что животные к данному моменту и сыты, и отдохнули, и их ничто не тревожит.

Третье. Есть разночтения более отстраненного плана, но существенные. Еще раз! У Примака «любая доминирующая реакция способна играть роль подкрепления для предшествующей более слабой». Здесь есть и нарушение смысла. Ибо если подкрепляется «предшествующая слабая» активность A, то это означает, что желательная доминирующая реакция B, становясь в роль подкрепления для А перестает быть  высоковероятной. И это делает основной и высоковероятной активностью по удовлетворению потребности B ту активность, которая автором принципа именуется «слабой», то есть активность А. И само подкрепление «слабой» А означает, что текущая «слабая» в момент ее исполнения – вовсе не слабая, а выступает как ведущая и по факту «высоковероятная» активность. Она «высоковероятна» в том смысле, в каком ее подкрепляет другая потребность В. Высокая вероятность B по заданному (силой ресурса) условию переходит на активность А как инструмент достижения В. И потому «доминирующей» или «высоковероятной» активностью становится в момент ее исполнения активность, ранее обозначенная «слабой». Ресурс Хозяина активизировал другую активность. Он модифицировал порядок.

Еще раз мы ставим терминологию на надлежащее место. У животных дисциплина поощряется последующей игрой. И это значит, что игра вовсе не доминирует, а до игры и в «работе» доминирует требование дисциплины. Страх депривации удовольствия оказывается важнее игры и игровой зависимости. При этом играть не позволяют, и это выглядит не почти, а прямо, как угроза наказания, инициированная опытом наказания.

Ну и в обществе так бывает! Раба или зэка держат в голоде, а после выполнения нормы кормят (высоковероятная активность – поедание пищи). Раб работает, страшась смерти от побоев (безопасность I), а подкрепляют его более высокой потребностью пищи^[8]. И тогда, как на дрожжах, растут Колизей в Риме, Термы Каракаллы или прекрасные римские «военного значения» дороги, сибирские стройки лагерного труда «социализма» – все из разряда обществ «прекрасного будущего». Но это, еще раз, означает, что предшествующая слабая активность (труд) и ее вызывающая потребность (устранения боли и голода) в этот момент вовсе не слабые. Они доминирующие. И это образует общества того реального, надеемся, уже прошлого!

Четвертое, еще выше, обращающее нас к теме свободы. Только идеальный человек в идеальном состоянии на высшей ступени развития (и ресурсов) занят тем, что ему нравится. Как и просто богатый бездельник с собачкой, что и образует для сапиенса новые горизонты выбора. Короче, Примак прав в отношении милых собак, которые живут на полном пансионе. У таких особей высшие собачьи радости
(и по времени влечения, то есть вероятности проявления в активности, если хозяин не заставит работать и самому добывать корм) идентичны метапотребностям человека. А реальная жизнь принуждает («поощряет») нас к нежеланному или вынужденному (низковероятному по Примаку) поведению. Это труд, например, по накоплению ресурсов жизни (удовлетворяющий потребность безопасности II) ради приятных действий принятия пищи, сна, семейного отдыха, последние действия в общем случае являются растратой ресурса.

Тема ресурсов, куда от нее денешься, снова обращает нас к законам энтропии и сохранения энергии, этой бухгалтерии в природе: прихода и расхода. Из производства ресурсов (производительного труда и негэнтропии) возникает иерархия потребностей, которая основывается на начальном накоплении негэнтропии в трудовой деятельности (необходимый ресурс), и на последующем удовлетворении потребностей ниже и выше: метапотребности и труда как творчества (свобода с помощью потребления ресурса). Радости жизни и радости активности жизни опираются на собранные ресурсы, растрата которых
и есть рост энтропии. Тема вероятностей Примака – это и макроэнтропийный ответ на вопрос о сущности свободы. Общество должно сделать все необходимое, чтобы основные виды труда стали автоматическими, в рамках которых человек будет иметь приемлемо малые по времени (часов в неделю) обязанности по коррекции автоматических производств, а остальное время сможет заняться свободой творчества.

Пятое по части методологии. Оценки и принцип Дэвида Примака наводят мысль и на еще один значительный результат. В идеях «высокой вероятности» просматривается нечто от инструментальной возможности измерять доминирующую потребность и далее иерархию потребностей через частоты, а онтогенетически (или эргодически, т. е. во­-времени) через затраченное на активность время. По сути, в оценке вероятности лежит возможность измерять количество времени, затрачиваемое организмом на некоторые и различные виды поведения и потому на виды потребностей. Мы можем тем самым наблюдать ведущую потребность в некоторое время и смещение потребностей от одной к другой, если научимся верно интерпретировать поведение. К этому теперь, после совершенствования теории Маслоу, возникает больше возможностей. И это прекрасная идея!

И все же мы не критикуем Дэвида Примака. Его цели  – дрессировка животных. Мы просто приводим один пользующийся практическим успехом блок знаний к системе Маслоу-3, указывая на возможность с позиции иерархии полного разъяснения оригинальных, полезных, но провоцирующих на неверную терминологию и высокую фантазию объяснений.

14.9. Четвертое определение как возможность, оставленная для нормальной теории

Наше внимание привлекает лишь четвертое определение – ослабление влечения. Для того, чтобы говорить о «возможности найти свидетельства операции ослабления влечения во всех тех случаях, когда наблюдаются эффекты подкрепления», необходимо иметь теорию влечений или теорию потребностей, т.е. теорию механизмов их возникновения и гашения (удовлетворения). Теория потребностей указывает для естественной среды человека и естественной среды в биологическом мире, что свидетельством ослабления влечения является прекращение соответствующей активности человека или особи. Это ослабление влечения или неудовлетворение влечения означает отсутствие удовлетворения потребности, оно же – отсутствие «подкрепления».

Для основной группы потребностей в системе Маслоу и в нормальной физиологии природа (и теория) влечений или потребностей вполне известна. Это физиология жажды, голода, это физиология страха или тревоги, физиология секса, общения и аффилиации. Физиология игровых и эндогенных удовольствий также находится в стадии подведения итогов ведущими специалистами, как показывает наш обзор. Но эта теория не оформлена до сих пор на уровне, достаточном для взаимодействия со стимул-рефлексным подходом.

Проблема переходит в плоскость интерпретации активности организма в отношении взаимодействия со средой. Оценку доминанты напряжения соответственно по доминированию активности удовлетворения влечения достаточно просто выполнить в отношении особи биологического вида, но очень трудно оценить в отношении высоких базовых потребностей человека.

Почему же в комментарии авторов относительно четвертого определения сказано о «невозможности найти свидетельства операции ослабления влечения во всех тех случаях, когда наблюдаются эффекты подкрепления»? В нашем представлении такой пессимизм обусловлен тем, что экспериментальные экземпляры (особи) находятся под жестким контролем исследователей, и фактически не имеют «разрешенной свободной активности». Исследователи, увлеченные быстрыми результатами функциональности (стимул-­реакция), просто не дают животным вести себя естественно. Только одна типичная экономия времени на измерениях – содержание подопытных животных в полуголодном состоянии указывает на то, что сам исследователь никогда не видит полного удовлетворения животных по ведущей их потребности – в пище. Погоня за быстрыми результатами (числом статей и т.п.) сама ведет к деформации видения, к невозможности строить реальную теорию функциональности. или по-­русски: «поспешишь – людей насмешишь!»

Однако после обобщения форм активности их обобщенными потребностями, мы получаем новый интерпретатор или фильтр для культурно инвариантной активности среднего человека, который позволяет измерять тип активности и потому степень удовлетворенности. И это результат теории Маслоу-3.

В то же время культурно инвариантная активность многозначна с позиции мотиваций по нескольким потребностям. И эта сложность остается, оставляя шанс лишь эргодическому анализу. Сказанное имеет отношение к будущим исследованиям и является пожеланиями или рекомендацией.

14.10. Фиаско «подкрепления» – причина появления теории сложного рефлекса Павлова

Итак «подкрепление» явно выпадает и не может быть определено в стимул-рефлексной теории. Понятие предполагает выход за ее рамки. Откуда понятие может появиться. Оно возникает из адаптивных приспособительных процессов для «существования». Потребности – это и есть запрос на приспособление или сохранение существование по отдельным функциям, которые в общем случае можно именовать потребностями или влечениями. Удовлетворение потребности есть подкрепление (как минимум поведения, частным случаем которого может быть рефлекс).

Сами стимул и рефлекс – это произвольные элементы функциональности существования, они самым разным образом отражают фрагменты более сложной, чем предполагает исследователь, функциональности организма и потому отражают само факторы существование или потребности организма, как бог на душу положит! Иногда они отражают процесс появления и удовлетворение потребности, а иногда – нет!

Другими словами это звучит так: иногда стимул-рефлексы отражает некую обратную связь от рефлекса­реакции к условному символическому стимулу, которая бы поддерживала и сохраняла связь стимула и реакции или условия существования. А иногда они (выбранные произвольно стимулы и рефлексы) такую обратную связь не отражают. И тогда для проведения (и закрепления) обратной связи требуется дополнительный фактор, который, конечно, не известен, если исследователь не понимает, какие условные стимулы и рефлексы отражают функциональность существования особи, вида. Этот фактор и оказывается «подкреплением», которое замыкает обратную связь функциональности в организме.

Или иначе, обратная связь (явная или скрытая) должна носить имя «подкрепления».

Или, еще иначе, «подкрепление» предполагает просто сохранение условной стимул-рефлексной связи, либо нечто такое «что-либо», что требуется подкреплять и что может стоять выше стимул-рефлекса. В Оксфордском словаре это «нечто такое» обозначено словом «влечение».

И из песни слова не выкинешь – необходимый и уже известный модельный объект науки, он же «что­либо», он же «влечение» лезет в науку из окна, коль скоро закрыта дверь. Но слово «влечение» требует «теории влечения» с включением в нее бихевиоризма со всеми потрохами.

И такое стремление у самых талантливых и совестных исследователей возникает немедленно. Мы говорим далее о работах И. П. Павлова по созданию теории сложного рефлекса – попытке построить теорию с учетом обратных связей в функциях существования биологического вида и человека. Давайте считать теорию сложных рефлексов Павлова собственно рефлексом нормального и совестного ученого на кризис стимул-рефлексной теории как условный стимул для ее расширения. И наше обсуждение этой темы займет пп. 14.11., 14.12., 14.13.

14.11. Поиск метатеории – «рефлексы: пищи, ориентировочный, исследовательский»

В отсутствие «теории потребностей» никуда не исчезает потребность в такой теории. Отсюда и появляются расширения отдельных рефлексов, связанных с метаболизмом, например, до рефлекса пищи.

Логически Иван Петрович Павлов для своего времени прав. Он выходит на представление о цепочке рефлексов, которые «сбалансированно управляются» (еще не известно, каким образом) в процессе приема и усвоения пищи, он формирует понятие рефлекса пищи. Он обсуждает, именовать ли явление рефлексом или инстинктом. При этом он верно понимает, что и то, и другое феномены инстинктивные. И … ставит знак равенства (?):

при ближайшем анализе между тем, что называется рефлексом и тем, что обозначается словом инстинкт, не оказывается фундаментальной разницы [Павлов И. П., с. 76].

Попытаемся понять логику И. П., прежде чем ее отвергнуть! Наши аргументы уже приведены, см. 14.3. Что еще поддерживает и укрепляет Павлова?

Павлов наблюдает огромную роль условий запуска инстинктов. В этом он видит принадлежность инстинктов к рефлексам. Как только Павлов, а он чрезвычайно внимателен к условиям вплоть до индивидуальных отличий подопытных животных, видит влияние условий, так результирующее отклонение (поведения) получает статус или признак «рефлекса». Раз есть условие (запуска), значит, это рефлекс!

Великий оптимист верит, что с помощью методологии условной стимул-рефлексной связи он построит общую картину психологии. Отсюда далее в рефлекс превращаются и весьма сложные поисковые действия и явления, имеющие лишь частичное отношение к рефлексам. Павлов объявляет новые рефлексы: пищевой, ориентировочный, исследовательский. Автор запамятовал, что рефлекс его словами вещь «машиноподобно» простая. Он оказался внутри методологии и не спешит оглянуться вокруг. Все более сложное именуется тоже рефлексом. И условия, от которых возникают новые и неожиданные действия и реакции, тоже образуют для Павлова теорию, преломляемую в «генерализованные» рефлексы. В стране восходящего тоталитаризма и продолжающегося чинопочитания к авторитетам сказанное мэтром немедленно канонизируется. И этому канону уже почти век!

Если инстинктоидность есть главное в идентичности понятий «рефлекс» и «инстинкт», то Павлов прав.

К сожалению, Павлов не озаботился углублением понятия «инстинкт» или углублением отличий машинообразного рефлекса от рефлекса голода. Рефлекс инстинктивен и «инстинкт (?)… инстинктивен. Рефлекс запускается по условию… безусловного стимула (хороша игра слов?), а потом и условного символического стимула. И влечение, потребность или «инстинкт» запускаются по условию. Всякие!

По условию! Действительно, все физиологические потребности (и потребность любви и принадлежности, потребность общения) тоже запускаются по условиям, генетическим или сформированным постнатально.

По условию! Жажда, голод, холод, жара – это время растраты внутренних ресурсов (даже в терморегуляции) и внутренние стимулы (и условия) исчерпания ресурсов на вегетативном уровне.

По условию! Любовь уже возникает сложнее, она является сочетанием внутренних гормональных и внешних раздражителей. Внешние раздражители – это объекты противоположного пола. Общение – тем более.

По условию! Все страхи условны. Это и опасности природной среды, и нападения конкурентных видов, и врожденные заботы о территории обитания, гнездовании, миграции, формировании запасов, и внутривидовое ранжирование.

По условию! Уважение – это другие люди в сочетании с недостаточными ресурсами. Новизна – еще сложнее! Она есть комбинация текущих ощущаемых извне и изнутри новых условий и всех наличных моделей мира и несовпадения новых условий с известными «старыми» условиями опасностей.

По условию! В одних ситуациях новизна как условие (отличия от модели Мира) и как проявление внешней среды пугает. И ее бихевиористы оценивают как ориентировочный рефлекс. Сила явления очень невелика (и потому ее часто не оценивают как страх) просто потому, что в экспериментальных условиях особи никто, кроме самого экспериментатора, угрозы собаке не несет. Новизна отвлекает (от эксперимента в лаборатории Павлова) больше, чем пугает. Но в реальности такое поведение отражает потребность в безопасности I вплоть до привыкания и коррекции модели Мира. Система условий изменяется.

По условию! В других, самых безопасных и стабильных «райских» условиях, ориентировочное поведение интерпретируется бихевиористами как исследовательский рефлекс. На уровне потребностей в системе Маслоу-3 у нас имеется в свою очередь потребность новизны и даже больше – метапотребность, попытка преодолеть ограничения, связи, исследовать мир – отсюда до поиска «свободы» – один шаг! [Павлов И. П., с. 164]. Условия стабильны! Где же условия? Кажется, что инстинктивно и по условию запускаются все потребности, кроме новизны, неопределенности и метапотребностей. Ан, нет! Последние возникают инстинктивно, но по условию отличия от стабильных условий существования. То есть тоже «по условию», но по анти-условию к условиям существования или даже принудительно созданным анти­-условиям.

Так и вся иерархия потребностей (Маслоу) – это возрастающая пирамида инстинктов как реакций («чего?») организма на множащиеся условия существования. И потому это пирамида все новых и более сложных условий запуска напряженных состояний. И это поле для новой биологической математики!

Итак, Павлов увидел близость инстинктов и рефлексов по множеству условиям запуска (инстинктов). Он начинает обобщать уже накопленный опыт. И хотя Павлов считает, что «Нет особенно ценности в общей систематизации» [Павлов И. П., с. 76], он уже строит общую теорию. И кто станет отрицать, что сам великий физиолог свою общую теорию строит тоже неосознанно и инстинктивно? Он идет к ней от практики собственных наблюдений и потому от «рефлексов». Более того, он видит даже индивидуальные различия между особями. Так его «рефлексы свободы и рабства» – это почти «достижения» и «избегания неудач», развитые позже Макклелландом. Павлов видит начала иерархии потребностей (о роли кожи и костей при электрошоке – стр. 53), уже обобщая, но все публично проговаривая. И это прекрасно!

Однако, Павлов, увеличивая или «генерализуя» объем понятия «рефлекс», нарушает логику объекта. И мы это покажем ниже, 14.13. Но прежде нам требуется ответить на вопрос, который не успел рассмотреть сам И. П. Павлов.

14.12. Рефлекс – автоматизм или сложный комплекс поведения?

«Машинообразность» рефлекса в определении Павлова как непроизвольных или выученных реакций тела соприкасается с выявленным исследователями автоматизмом установки поведенческой. Потому стоит рассмотреть их соотношение.

Рефлекс. Если тщательно выученное действие просто и одношагово выполняется одной операцией без рационального анализа промежуточных результатов при своем исполнении (без обратной афферентации и новой мотивации), то такое действие является установкой и ее можно считать рефлексом. Критерий первый – это отсутствие обстановочной афферентации при запуске машинообразного рефлекса. И второй – отсутствие обратной афферентации в момент завершения рефлекса. Если рефлекс или установка удовлетворяет потребность или часть процесса на пути к ее удовлетворению, то обратной афферентации не возникает. Она может возникнуть, когда установка или рефлекс дает сбой, не дает привычного результата.

Сложный рефлекс. Многошаговое действие с выученными шагами (рефлексами) включает всегда многократный промежуточный контроль результатов сознанием (и подкреплением). Другими словами, это алгоритм (блок­-схема) с проверкой на каждом шаге. Но конечно, это уже не условный рефлекс. Дело в том, что «рефлекс», хотя бы и запускаемый по условию, состоящий из последовательности различных рефлексов, предполагает срабатывание предшествующего рефлекса и запуск последующего по условию срабатывания предыдущего. Но так гладко, «на бумаге», происходит у проектанта, который забывает о том, что любой из промежуточных рефлексов может не сработать. А промежуточный контроль, который обязателен в надежной цепи исполнения, означает адаптивный характер всего процесса, и по смыслу предполагает многовариантность развития – дерево процессов. Контроль исполнения рефлекса центральной системой ведется в реальности всегда, но, вероятно, в неосознаваемой и сжатой форме. Именно, в автоматическом действии, где мы очень уверены в результате, неисполнение ожидания (получения результата) вызывает сравнительно сильную отрицательную (и вербальную) эмоцию, что и означает присутствие обратной афферентации. И второе, самое важное. Если не сработал предшествующий рефлекс, то условия для следующего рефлекса просто не возникают – цепочка останавливается. Какая система отвечает за всю последовательность? Центральная нервная система!

В связи с автоматизмом человек, знакомый с программированием, сразу поймет основное отличие рефлекса как модели от сложных процессов, состоящих из последовательности рефлексов.

Потому понятие сложного рефлекса в своем определении содержит серьезный теоретический изъян неверного представления о сочленении группы условных автоматов (автоматических операций) без представлений о наличии верхнего уровня постоянного (управления) контроля их последовательного выполнения. Сложного рефлекса не может быть в таком контексте по определению самого рефлекса. В свете общих рассуждений обратимся к конкретным определениям генерализованных рефлексов.

Для пищевых, ориентировочных и исследовательских потенций бихевиоризма и расширению представления понятия рефлекса мы должны ставить заслон. Изначально рефлекс понимался как известное стандартное действие организма на стимул. Но суть не в формальности. Приведем примеры.

Пищевое поведение. И. П. Павлов говорит о «пищевом и ориентировочном рефлексах» [Павлов И. П., с. 70]. Однако даже в части пищевого рефлекса он неправ. Голод или даже просто прием и использование пищи – это много выше отдельного рефлекса, связанного с поглощением пищи, пищеварением, и сам голод – это даже не вся функциональность энергетического метаболизма. Он самое малое должен включать вывод отработанной пищи, что уже делает «голод» не полным явлением. Голод включает не только голодные спазмы кишечника, что можно считать отдельным рефлексом как вегетативное проявление. В голоде мы видим и активность поиска пищи или охоту, обнюхивание, облизывание, рефлекс слюноотделения в объеме, зависящем от влажности и мягкости взятой в пасть пищи, кусательные движения, разжевывание как отдельный процесс, зависимый от качества пищи, рефлекс глотания, волнообразные движения пищевода и кишечника, продвигающих смоченную пищу, рефлекс выделения желудочного сока, желчи, ферментов, расщепление веществ в процессе пищеварения, выделение управляющих гормонов, всасывание расщепленных веществ через стенки кишечника, формирование каловых масс и позывов к дефекации, поиск безопасного или изолированного места для этого. Короче, множество рефлексов в этом процессе есть только небольшая часть сложного описания голода и обработки пищи. Потому «рефлекс пищи» Павлова настолько же рефлекс, насколько он «охотничье поведение» для этолога, «химизм метаболизма» у специалиста по химии пищеварения или гормональный комплекс управления пищеварением для специалиста по гормонам и т.п. И только «рефлексом» именовать его никак не обосновано.

Ориентировочное поведение. Ориентировочное состояние и ожидание – это вообще не действие, обычно животное на привязи не в состоянии перемещаться и двигаться. Если речь идет о реакциях обострения ощущений, напряжении мышц, учащении сердцебиения, то реакции многообразны и представляют целый комплекс – это более чем рефлекс. Но это не просто одно состояние – это непрерывное сканирование состояний внешней среды и готовность к новым реакциям, а не просто одна реакция. Огромная роль обратной связи и ожидание любых неприятностей – явление много более сложное, чем просто рефлекторная функция. Это по Анохину непрерывная обстановочная и обратная афферентация при отсутствии активности, а, возможно, и сенсорная активность, избирательное повышение чувствительности и повышение аналитической активности мозга. В случае сохранения безопасности происходит коррекция модели Мира (безопасности). Но бихевиористу здесь просто делать нечего! Ему этот процесс не виден. Зато он ему мешает! И требует Башни молчания! Так какой же это (ориентирование) машиноподобный рефлекс, если от него следует ставить глобальный фильтр на все остальное вне рефлекса на пищу? Целая система поведения для животного и природно в ответ на неясный стимул оказывается важнее предъявления пищи, а экспериментатор «уходит» от этого более важного, чем метаболизм, явления и не обращает на него внимания! Почему? А потому, что исследовать это состояние и его динамику средствами стимул-рефлекса не получается – нет научного материала. Возникает рефлекс, по которому не собрать материал. Так рефлекс ли это?^[9]

Оказывается рефлекс тем и хорош, что ставишь стимул, фиксируешь реакцию и пиши статью – точная наука развивается. Конечно, последнее не имеет отношения к честному и, еще более того, мужественному перед властью и даже российским народом, И. П. Павлову^[10]. И, тем не менее, быть честным с честным человеком, это – уважать его прошедшую творческую жизнь! К ориентировочному явлению метод стимул-рефлексной интерпретации не применим!

Исследовательское поведение – это такое произвольное многообразие действий, которое под представление о рефлексе никак не подходит. «Рефлекс-­поиск» много сложнее бегства от угрозы, которое можно было бы рассматривать как поведенческий рефлекс-установку. Это не машиноподобно! Разнообразие поиска или исследования хотя и возможно формально измерять (с учетом возможностей среды обитания), но это другое время и технологий, и математики. И принцип другой, не имеющий к стимул-рефлексным измерениям никакого отношения. Короче, это творчество или игра. Она многообразием поведения (и рефлексов), шагов обратной связи, аналитической работой мозга просто несопоставима по сложности с фиксированным рефлексом на постоянный и заданный стимул. Более того, по данным в Главе 3 имеются опытные указания на то, что фиксированное поощрение (ресурсное подкрепление) прямо мешает творчеству и исследовательской активности человека. Человек вообще не должен думать о ресурсах, когда он творит – в этом и состоит свобода творчества. Стимулов, кроме собственных, не должно быть!

Поэтому нам следует еще раз «остановиться, оглянуться…» и сделать вывод, что бихевиоризм в силу методологической простоты оказался не способен стать основой исследования жизнеобеспечения организма и стал лишь начальным этапом. В то же время он позволил сделать очень много в исследовании психологии живого организма при простых и в общем электромеханических стимульных и измеряющих рефлексы устройствах. И мы должны быть благодарны этому периоду и его великим «пионерам», на фундаменте экспериментальных работ которых в значительной степени развивается современная психологическая наука.

14.13. Соотношение рефлексов и других объектов физиологии и психологии

Итак, от черного ящика мы должны двигаться к модели сложной системы организма. Организм содержит множество взаимосвязанных функций, обеспечивающих его пассивную и активную (воздействия) реакцию (поведения) на внешнюю среду и ее использование (получение необходимых, переработку, использование и выброс ненужных) веществ и энергии среды для обеспечения существования. Последнее слово оказывается ключевым к пониманию отличий рефлекса и потребности.

Более тонкие поздние исследования анатомии, структуры и функций центральной нервной системы, а также химико­-электрических и гормональных функций нервной и других подсистем организма, выявили, что стимул-рефлексная связь образует лишь самый верхний, частичный и видимый уровень многообразной внутренней функциональности. В реальности все рефлексии и многие другие функции охвачены обратными связями, запускаются и тормозятся с помощью самых различных биологических и нейрохимических механизмов, включая центральную и вегетативноую нервную систему или помимо нее с помощью более древних сигнальных принципов.

Итак, и сами стимул-рефлексные связи в реализации, их изменение, например, формирование условных связей, опосредованы множеством других процессов, которые опираются на объекты физиологии различного уровня.

Прежде всего, другие процессы – множество объектов, управляющих нейронной связью как между локальными нейронами собственно центральной нервной системы, так и связью от периферии организма и его сенсорных устройств к ЦНС, и от ЦНС до моторных функций и проприецептивных свойств и устройств.

Мы можем назвать естественно не все, но только ряд наиболее важных объектов. И задача данной работы не перечислять все, а указать лишь многообразие таких объектов. Это нейротрансмиттеры (долей секунд), нейромедиаторы, включая часть пептидов (как вещества жизни секунд, минут и часов), гормоны, которые также участвуют в проводимости и в формировании и закреплении долговременной памяти (часов, суток, недель) и потому рефлексов и условий запуска потребностей. В это множество должны входить и специальные вещества, которые участвуют в регуляции химии крови, химии управления процессами метаболизма и управления железами, вырабатывающими необходимые для этого вещества. Все это, как сказал Павлов, – «живая проволока».

Короче, объектов взаимосвязи и управления в организме огромное количество. И мы не открываем Америки.

Функции, которые образуют существование организма, много богаче по составу, чем рефлексы или «жизненные инстинкты». Павлов признал в своем обзоре, что рефлексы «одноэтажны» [Павлов И. П., с. 162], что есть сложные рефлексы, не выходящие на инстинкты (например, работа сердца или дыхания) и есть инстинкты, состоящие из многих рефлексов (например, создание гнезда) [Павлов И. П., с. 65, 162, 215].

Существуют большие функциональные комплексы, работающие настолько автоматически, что мы в очень малой степени можем сказать, что они работают с участием центральной нервной системы (инстинктивно). Мы предполагаем, что они регулируются работой мозга только в том смысле, что в момент напряжения темп нашего дыхания непроизвольно учащается, увеличивается и сердцебиение. По поводу работы сердца и дыхания никем не обсуждается альтернатива – инстинкт это или рефлекс! Функционирование внутренних органов (имеющих моторику в секунды и доли секунд) ведется без видимых проявлений действий в моторно-мышечной сфере. Но это сложные внутренние функции с обратной связью. И вот вопрос! Мы не можем назвать работу таких систем потребностями, а Павлов не стал и не мог назвать их рефлексами. Почему? Ответ прост, но читатель сможет согласиться с ответом только после нашего изложения темы, которое мы надеемся сначала обсудить где-нибудь на кафедрах психологии. А готовый уже ответ будет изложен в новой книге.

В принципе Павлов понимает, что его знания отрывочны. Он говорит о «пищевых цепочках» и необходимости каталогизации.

… физиологи все более и более углубляются в механизм этой машинообразной деятельности организма и имеют основания надеяться изучить ее рано или поздно с исчерпывающей полнотой… К этим обычным рефлексам, давнему объекту исследования физиологов и в их лабораториях, и касающимся, главным образом, деятельности отдельных органов, примыкают, еще прирожденные реакции, также при посредстве нервной системы происходящие закономерно, т.е. строго приуроченные к определенным условиям. Это – реакции разнообразных животных, касающиеся деятельности целого организма под видом общего поведения животных и обозначаемые особым термином инстинктов. … относительно этих реакций все еще нет полного согласия в отношении существенной однородности их с рефлексами… [с. 161]

Тем не менее, Павлов в лекциях «О работе больших полушарий» пытается доказывать, что рефлекс и инстинкт это одно и тоже, но разной сложности. «Доказав» идентичность, он однако, при перечислении главных типов потребностей применяет термины «инстинкт» или «рефлекс» попеременно, как видно далее по тексту:

… Таким образом, как рефлексы, так и инстинкты – закономерные реакции организма на определенные агенты, и потому нет надобности обозначать их разными словами. Имеет преимущество слово «рефлекс», потому что ему с самого начала придан строго научный смысл. Совокупность этих рефлексов составляет основной фонд нервной деятельности, как человека, так и животных. И поэтому, конечно, представляется делом огромной важности полное изучение всех этих основных нервных реакций организма. К сожалению, этого в настоящее время далеко нет, как это указано уже выше и как это надо в особенности подчеркнуть в отношении рефлексов, которые назывались инстинктами. Наше знание об этих инстинктах (курсив мой – СЧ) очень ограниченно и отрывочно. Имеется лишь грубая группировка их: пишевой, самоохранительный, половой, родительский и социальный. Но почти в каждой группе их заключается часто очень большое число отдельных членов, о существовании которых мы или совсем не догадываемся, или мешаем их с другими, или же, по крайней мере, не оцениваем в полной мере их жизненного значения.[с. 163]

Павлов видел не только рефлексы и инстинкты, но и отметил третью часть функций, оставшихся за бортом: «очень большое число отдельных членов, о существовании которых мы или совсем не догадываемся или мешаем их с другими». Это море функциональности остается за кадром. И оно же суть и участник всех функциональных комплексов.

Позже мы попробуем перевести сказанное Павловым на новый и относительно современный язык. Ценность им сказанного в том, что он как истинный ученый, не скрывает противоречий – он весь на виду – и логика будущего развития, как и у Маслоу – тоже на виду. Мы сделаем это в следующей работе, включающей развитие наших представлений о потребности вообще, потребности как особой части функциональности адаптивного живого организма. Впрочем, читатель может попытаться сам провести работу, аналогичную нашей и сравнить потом с нашим публикуемым в следующем году результатом.

Литература

Гарретт С. Создавая успех. Воспитание необычного чемпиона http://www.dogschool.ru/node/282

Кондаков И. М. Психология. Иллюстрированный словарь. – СПб.: М., 2003,  статья «Примак Давид».

Маслоу А. 1970, Мотивация и личность. – СПб.: Евразия, 2001.

Павлов И. П. Рефлекс свободы. СПб.: Питер, 2001. – 432 с.

Ребер А. Большой толковый психологический словарь. Основные термины и понятия по психологии и психиатрии. В 2 т. – М.: 2000.

Симонов П. В. Мотивированный мозг. – М.: 1987.

Четвертаков С. А. Реконструкция теории Маслоу СПб.: Алетейа, 2011.

 

 

Психология