6.7.6. ДОГОВАРИВАТЬСЯ С КРЕСТЬЯНАМИ ПО-ХОРОШЕМУ

Сбережение. Договор как начальный регулятор эксплуатации

Тема договора в феодализме уже звучала в западной историографии, например в работах Д. К, Норта и Р. П. Томаса [North D. C., Thomas R. P.]. Но, вероятно, никто и никогда не использовал аргумент (в советской историографии несомненно) договора между владельцем аллода и сеньором при бенефиции возвращенной или при комменде как аргумент снижения эксплуатации в обществе в целом.

Если историку и пришла бы в голову такая мысль, то для ее изложения возникли бы трудности[1].

Теперь, как говорят, объективно: НЕ использование темы договора при подчинении крестьянина феодалу связано не только тем, что письменных данных и статистических материалов у нас нет или почти нет. Это больше вызвано тем, что в момент, когда люди закладываются почти как рабы в личную связь, слабость их позиции предполагает только одно – они подлежат жалости, их следует действительно пожалеть. И это, действительно, так.

Тем не менее, последнее не исключает попытки и, главное, возможности ВЫБОРА себе субъекта защиты и эксплуататора. Человек с землей, отдающийся в сервы или в зависимые, все же в отличие от ситуации с монопольным государственным органом (фиска) имеет возможность выбирать условия держания или зависимости того или иного сеньора. Если он и не торгуется с сеньором, и пойдет к сеньору только после принятия окончательного решения, то до этого он предварительно соберет информацию о различных сеньорах и спросит соседей, какой из них более добр, менее жесток. И тогда, волей-неволей к доброму сильному человеку будут стекаться потенциальные держатели, и его земли и пустоши будут заняты людьми, а жестокий и жадный будет иметь мало средств для дружины, потому, что его земли пусты. В реальности эти аспекты и свойства хозяев должны были быть ВСЕМ ИЗВЕСТНЫ и многократно в деревенской жизни обсуждены.

Данные о том, как пытались держатели выговорить себе лучшие условия при дарениях земли, нами приведены ниже. Возможно, это были дарения церкви за хлеб и кров (социальный уход). Однако, мы уже понимаем, что когда получателей земли много, то бенефиция возвращенная может представлять все же возможность выбора некоторых условий, лучших или худших. И главное, у нас есть доказательства, что люди умели и могли торговаться, пытались выговорить себе условия получше. Мы прекрасно понимаем, что почти все договоры не имели письменного документа и держались на словах. Потом они становились традицией. Но то, что люди пытались понять и оценить на будущее, хорош сейчас им хозяин или нет, это УЖЕ был отбор. УЖЕ была ОЦЕНКА, и это тоже было ИНФОРМАЦИЕЙ. Мы также понимаем, что сын или внук этого сеньора мог быть совсем другим человеком. Ну что ж! Крестьяне решали о нем снова и заново. И информация о сыне, внуке снова и снова обсуждалась в деревнях. Так и должно было быть!

Поэтому мы можем предполагать, что еще до того, как крестьянин начал уходить от СВОЕГО сеньора и тем ограничивать его текущий произвол, он уже, вероятно, ограничивал такой произвол, поступая в личную связь С НИМ, когда он шел на держание к лучшим и самым покладистым из сеньоров. И он никак не желал идти под опеку к жадному или жестокому сеньору. И это уже ограничивало произвол (и чрезмерно высокие требования) тех сеньоров, которые пытались заселить свои земли, еще не имея на них поселенцев.

Положительное влияние раздробленности земель и, как следствие, государственной власти в аспекте эксплуатации крестьянина начинается еще до момента и в момент прикрепления крестьянства к феоду или к знатному человеку, т. е. в период, вероятно, VII – VIII вв.

Начальный регулятор эксплуатации. Другие факты и основания

Мы приводим факты и основания того, что договор в его неявной форме играл роль с самого начала для такой части крестьян, которая влияла на общие параметры договоров.

1. Факты договорных требований со стороны поступающего в зависимость жителя. Примеры обнаруженных выговариваемых дарителем себе льгот и требований при дарении земель монастырям указывает на наличие договорных форм установления зависимости: коммендаций, бенефиций возвращаемых, прекарных и других форм.

2. Наиболее сильный аргумент – наличие в одной деревне или в одной общине держателей земли, имеющих различных хозяев – по многочисленным данным в одной деревне, могли проживать держатели многих – до десятка – сеньоров. Это с нашей точки зрения есть аргумент того, что деревенский житель мог заключать договор с самыми разными хозяевами, т. е. имел такую возможность и реально ее использовал. Если бы вся деревня принадлежала одному сеньору, можно было бы предполагать насилие со стороны сеньора над всей общиной, и без наличия материалов письменных договоров мы бы склонялись к допущению насильственных форм захвата.

3. Данные, указывающие на слабость соседской общины во франкской деревне в VII–IX веках и указания на то, что значение соседской крестьянской общины к XII – XIII векам возросло. Слабость соседской общины в момент становления феодальных отношений, указывает, на более высокую внутреннюю миграцию населения и на то, что на землю (в конкретную общину) приходили все новые и новые люди (и возможно уходили прежние), которые заключали договоры с местными хозяевами земель. Высокая ротация («кадров») говорит о сильной внутренней миграции в VII–IX вв., которая и определяет в реальности «регулирование» эксплуатации. Или, еще более ясно, можно сказать так – отсутствие перемещений внутри Франкского государства указывало бы на сохранение форм и традиций эксплуатации и норм повинностей и оброков. Бурное перемещение работников в сочетании с подчиненностью разных землевладельцам может указывать на интенсивные процессы выбора и изменения условий. На интенсивную миграцию до конца X века определено указывают французские историки, их это даже «озадачивает», и в своих разгадках они пока не вышли на нами обнаруженный аспект [Ле Гофф Ж., с. 162].

4. Нам важно также отметить, что первоначальная община франков в Нейстрии (в отличие от Австразии) не имела родового характера и фактически создавалась заново, т.е. не могла быть тесной и защищать себя (в отсутствие традиций), в то время как в дружине вооруженный франк чувствовал себя более уверенно. На это же указывает и то, что начальная роль мнения даже одного члена общины играла роль «вето» (Салическая правда).

5. Щедрость как необходимое требование к сеньору. Важнейшая, но не всегда учитываемая в современных исследованиях черта – необходимая черта сеньоров – щедрость. Понятно, что вся советская историография никак не могла упоминать такую особенность – как необходимую номинальную черту представителей эксплуататорского класса. Конечно, она не имела отношения к крестьянам в первую очередь, как заявленная черта, но все же ЩЕДРОСТЬ учитывалась и ожидалась как свойство всеми соприкасающимися с ним людьми, включая и крестьян. И она широко известна, потому, что ее всячески демонстрируют и желают, чтобы она быфла широко известная в округе, в народе. Эта черта, скорее, занимает второе (после ЧЕСТИ) место. Хотя в разное время ЧЕСТЬ И ЩЕДРОСТЬ могли по значимости меняться местами.

Щедрость сеньора к дворянам – пример Ж. Дюби

Каково же происхождение этого желательного качества дворянства? То, что рыцари умели воевать, но не умели считать свои ресурсы, и проедали и раздаривали их своей дружине – это мы прекрасно знаем по поведению королей нескольких династий. То, что они не умели и считали, возможно, даже предосудительным торговлю и расчет при обсуждении ресурсов, но не политических расчетов – это мы тоже знаем. Отсутствие расчета не красит и не служит поднятию «рейтинга» потому, что такие не умели вести или плохо вели и политические расчеты. Но «щедрость» – это именно то, что нужно было знатному человеку, чтобы к нему стекались лучшие рыцари, ищущие стать вассалом.

Вот как это ожидание звучит у специалиста по ментальности французской знати Жоржа Дюби:

Любой сеньор обязан «совершать благодеяния» для своих людей, что практически означало – женить их, «доверять» им какую-либо «честь», какой-либо «фиск». Без щедрости нет служения. Имея под своей властью крепости, граф Пуатье должен их раздавать в пользование, по крайней мер, обещать это и держать свое слово. В противном случае эти крепости у него возьмут силой. Злейшими врагами сеньора оказываются его «друзья», если им приходится слишком долго ждать милости, если они разочарованы и начинают чувствовать себя жертвами предательства и обмана…сеньор… нарушает свое слово, «которое сеньор должен своему человеку», ибо он не в состоянии без конца раздавать замки или доли замков, [Дюби Ж., с. 101].

Это хорошо видно на примере тщательно исследованной историком долгой истории отношений вассала Гуго из Люзиньяна к графу аквитанскому Гильому Великому. Этот Гуго, являясь по-простому государственным служащим у графа Гильома, одновременно конфликтует и устанавливает и порывает связи с еще тремя сеньорами (возможно по тайному поручению Гильома – с его противниками и соседями по графству).

В системе отношений «чести» государственного хранителя замка к сеньору в рамках гражданских государственных остаточных служб и «государственного фиска» – объема налогов, которые можно собрать с назначенной территории, формируется система личных связей, фьефов и вассалов на частной, негосударственной основе у таких людей как Гуго. Но «честь» здесь нечто личное как признание личной преданности и любви, в отличие просто от службы, которой вероятно уже по факту и нет, если когда-либо было помимо «любви». Менее долговечные и спорные решения по поводу замков, территорий и конфликтов разрешаются между этой элитой через «заверения». Вступая в отношения преданности и «любви» с людьми «чести» сеньор обязывается к «благодеяниям» и к «взаимности». Но все покоится на доверии (credentia), человек сеньора должен верить в патрона, в его щедрость, в получение замка или крепости или даже части крепости в качестве «фиска». Это нужно для сеньора, чтобы охранять свои точки опоры в графстве в борьбе с графами – соседями. А аппетиты и произвол вассалов, желающих получать все больше фисков или захватывать самовольно новые замки и крепости, растут, и их не может обеспечить абстрактная щедрость графа, которая конечно не дозирована устными соглашениями о «любви». Граф запутывается в своих обещаниях, бессилен их полностью выполнить» [Дюби Ж., c. 104].

Почему в России нет смысла в «щедрости» дворян

И теперь, обратившись к простым людям, мы видим, что статус «щедрого» нужен сеньору или его прево – приказчику, кто имеет дело с сельскими кутюмами, службами сеньору и оброками ему и порядком их соблюдения. И это необходимо для того, чтобы как и вассалы крестьяне не только не уходили от него, но чтобы они и приходили к нему.

А теперь сравним, и это хороший способ в нашей логике, западноевропейского рыцаря и землевладельца, например, с российским дворянином. Честь в Российском дворянстве имеется – почему – отдельный вопрос, обсудим позже!

А щедрость?

Да и слыхом не слыхивали, чтобы эта черта обсуждалась когда-либо в России как важная черта дворянина. И то же должно быть и в Польше! А почему? А потому, что это страны, где крестьянством заправляет централизованное государство, и оно удерживает крестьян от бегства между дворянами! А потому, что и дворяне свою землю не передают в вассалитет более низким детям боярским – они сами последние получатели! И потому щедрость дворянам совсем не нужна для статуса – их крестьяне от них не убегут. И на соседних дворян им смотреть не нужно – все: и табель о рангах, и образование, и распределение земли и крестьян – все организует чиновник Третьего Рима или Польское королевство. Не прибудет моего населения и моих рыцарей от щедрот моих!

Щедрости нет в крепостнической (но не феодальной) России! Щедрость есть как черта в Средневековой Европе!

Итоги и выводы о щедрости. Рыночные слабости России из прошлого

Потому при феодализме щедрость феодала оказывается не просто чертой – приятной во всех отношениях! Она есть практическая сторона очень примитивного маркетинга и рекламы для заключения и поддержания (сохранения) договоров службы вассалов и держателей земли. В ней же и последующие трудность перехода аристократии к капитализму, аристократии, «Вишневые сады» которых в ряде стран, а особенно в России с ее даже дворянским прекраснодушием[2] не выдерживают капиталистического топора и индустриальной бензопилы.

В ней же зашиты и некоторые проблемы трансформации старших поколений российского общества, совершенно не приспособленных к индивидуальной торговле и не готовых к торгу, к поиску выгод, слабых сторон противоположной стороны и т.п. Общество, решавшее силой и государственной редистрибуцией (силой) многие проблемы ресурсного обеспечения, с трудом переходит к торговым отношениям. Щедрость и великодушие одних сменяется поиском личных отношений, преданности и службы в XXI веке и животной, еще не имеющей баланса с реальностью жадностью других.

Назад Оглавление Вперед

[1] Это вызвано и массой политики – в советское время не принято обсуждать и даже предполагать какие-либо понижения эксплуатации в классовом обществе. И мы уже говорили о том. что обсуждать свободный договор и возможность ухода в обществе которое только что прикрепило все или почти все население к месту труда – убийственно. В западной историографии вообще не любят говорить об эксплуатации и социальном неравенстве

[2] Несколько углубляясь в сторону, отметим, что дворянский романтизм и даже социалистический романтизм земской интеллигенции – оба второй половины XIX века в России – основан на выкупных платежах, которые и собирает с крестьян, и выплачивает дворянству государство. Это ставит русских дворян в положение, близкое маньчжурам империи Цин, формируя более иждивенчество и одновременно прекраснодушие. А крестьяне к этому моменту уже оторваны от дворянского поместья и свободны – потому щедрость дворян как черта не востребована. Зато у обеих сторон – дворян и крестьян – ожидание благ от государства или «порядка» от государства при общей политической «слабости» остаются и сохраняются на высоком уровне, что является ОДНИМ ИЗ факторов, объясняющих последующую готовность перехода к тотальному государству.